А.М.Кулькин

ВЫБОР ИСТОРИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ. Часть 1

ХХ век выделяется в мировой истории рядом планетарных событий: распадом Советского Союза и окончанием глобального противостояния сверхдержав, переходом бывших социалистических стран на рыночный путь развития, беспрецедентным экономическим ростом в новых индустриальных государствах, мощным хозяйственным подъемом в США и Западной Европе – каждый из перечисленных факторов заслуживает специального исследования. Мы же попытаемся кратко рассмотреть один из них – беспрецедентный экономический рост и его последствия в контексте становления глобального информационного общества.

Специфика информационной экономики

Развитие мировой экономики, как объясняют эксперты-исследователи, обрело новую парадигму: не экстенсивного, а интенсивного, экономического роста. Эту новую парадигму специалисты называют по-разному: «новой экономикой», «информационным сектором экономики», «информационной», «постэкономической» (точка отсчета традиционная экономика); «постиндустриальными» хозяйственными системами. Показательно одно из определений «новой экономики» – «информационная экономика», т.е. органическая часть информационного общества. Далее мы будем использовать термины «информационная экономика» или «постиндустриальная хозяйственная система» в качестве тождественных понятий.

Итак, новая парадигма, или информационная экономика, характеризуется следующими основными тенденциями развития. В целом информационная экономика ориентирована не на экстенсивный, а на интенсивный экономический рост, что означает методологию прироста ВВП, не за счет расходования природных ресурсов, а напротив, как раз благодаря ресурсо-сберегающим технологиям. По меткой характеристике одного из исследователей обсуждаемой проблемы, современная экономика требует поистине «алхимических» умений – «производить компьютеры из грязи». И он называет такую – «умелую» – экономику «технологической», в отличие от традиционной экономики естественных ресурсов (земли, рабочей силы, полезных ископаемых и т.д.), указывая, что «технология приумножает сама себя» и, следовательно, дает возможность резко снизить зависимость экономического роста от естественных ресурсов.

В информационной экономике материальные активы и основные фонды, да и само производство материальной стоимости уже не имеют того значения, какое они имели в традиционной экономике. В координатах информационной экономики традиционная бухгалтерия материальных издержек уступает место качественно новой бухгалтерии – информационных издержек, которые очень быстро окупаются, поскольку, выступая информационными технологиями, «приумножают сами себя».

Информационная экономика – это наукоемкая и высокотехнологичная экономика, где основной упор делается на знания, технологии, инновации, и потому в центре такой экономики оказывается то, что специалисты называют «интеллектуальным и человеческим капиталом».

В информационной экономике существенно возрастает значимость управления, именно потому, что в ее центре оказывается интеллектуальный и человеческий капитал, который качественно меняет традиционную практику менеджмента, вводя в нее важную нематериальную составляющую – управление человеческим капиталом.

В информационной экономике качественно иной характер, чем в традиционной экономике, приобретает социально-трудовая сфера по следующим причинам:

Во-первых, существенно меняется качество рынка труда и сферы занятости, в связи со спросом в «информационной экономике» уже не просто на рабочую силу, а на человеческий капитал – работников с высокой профессиональной квалификацией, широко образованных, способных и готовых участвовать в стратегическом планировании на предприятии, высокооплачиваемых и, в качестве человеческого капитала предприятия, надежно защищенных от увольнения; понятно, что в «информационной экономике» рынок труда приобретает важнейшую функцию резерва человеческого капитала и в такой своей роли становится объектом особой заботы государственной политики: рынок человеческого капитала должен иметь иную структуру, нежели традиционный рынок рабочей силы, и потому нуждается в компетентном государственном управлении.

Во-вторых, существенно меняются отношения между работодателями и работниками, в связи как раз с изменением качества рабочей силы в рамках тенденции спроса на человеческий капитал, что и вынуждает работодателей строить свои отношения с наемными работниками скорее на партнерской, нежели «эксплуататорской» основе, т.е. брать на себя в отношение работников серьезные обязательства по их социальной защите; данное обстоятельство очевидно умаляет роль профсоюзов как традиционных правозащитных организаций в сфере трудовых отношений, и это, например, отчетливо продемонстрировала в 1980-1990-е годы практика реформирования социально-трудовой сферы в развитых странах, где между правительством, открывшим путь к партнерским отношениям в сфере труда, и профсоюзами возник серьезный конфликт.

Информационно-технологическая деятельность является ключевой в описании общего состояния мировой экономики в ее сегодняшних координатах. Термин «информационная экономика», собственно говоря, является признанием научным сообществом факта трансформации мировой экономики в феномен, где действуют уже другие механизмы экономической эффективности, нежели традиционный механизм производства материальной стоимости.

Становление новой организационно-управленческой системы

Процесс формирования информационного общества (ИО) многогранен. Он имеет целый спектр граней и направлений: технологическое, организационно-управленческое, экономическое, пространственно-территориальное, культурное. В своей совокупности они весьма динамичны. Первоначально базовой основой было технологическое направление. Сейчас на первый план выдвинулись организационно-управленческое и экономическое направления. Современная потребность общества в системах, управляющих знанием-информацией, не остается на уровне теоретических проектов, а реализуется, в частности, в хозяйственной сфере, в появлении предприятий, менеджмент которых включает в качестве одного из основных своих направлений социально-адаптивную стратегию, состоящую в том, что предприятие максимально расширяет сеть своих партнеров, выстраивая вокруг себя широкую среду сотрудничества. Это обстоятельство дало специалистам повод констатировать перемену характера рыночной конкуренции. Они заговорили о трансформации традиционного рынка в пространство, где выигрывает тот, кто больше знает, больше информирован, и потому каждый конкурент стремится максимально присутствовать на глобальном рынке информации, максимально участвовать в глобальной коммуникации, тем самым выстраивая реально глобальное коммуникативное, т.е. партнерское пространство информационной экономики.

По экспертному мнению, предпочтительные в информационной экономике системы управления знанием-информацией имеют организационную форму холдинга – корпоративной структуры, составленной из суверенных субъектов рынка как раз по мотивации (у этих субъектов) создания социально-адаптивного предприятия, которое будет защищено сетью партнерских отношений в условиях преимущественно информационных коммуникаций (1). Смысл холдинговой организационной формы в том и состоит, что спрос на нее в условиях информационной экономики исходит не от больших более или менее централизованных корпораций, а от небольших суверенных субъектов рынка, которые стремятся в данных условиях решить двоякую задачу: выжить и сохранить свою суверенность.

Действительно, реально формирующееся сегодня информационное общество – это реально формирующийся информационный рынок, который по определению выстраивает глобальное пространство, поскольку переход социальных коммуникаций на информационные технологии как раз и означает создание единого коммуникационного пространства. Отдельному небольшому субъекту такого глобального информационного рынка просто невозможно в одиночку справиться с огромными объемами быстро меняющейся информации. В одиночку этот небольшой субъект не может стать системой, управляющей знанием-информацией, и, значит, ему нет места на рынке. Вот почему такой – информационный – рынок, с одной стороны, «отбирает» в качестве оптимальных (наиболее эффективных) организационных форм именно холдинговые (нецентрализованные) корпоративные структуры, а с другой – отвергает традиционные (централизованные) корпоративные структуры как уже неоптимальные, малоэффективные. Преимущество холдинговой корпоративной организационной формы перед традиционной корпоративно-организационной формой – в том, что холдинговая корпорация не просто «большой субъект», способный захватить значительную долю рынка, но субъект, который получает через свою партнерскую сеть реальный доступ к информационным потокам на рынке, т.е. субъект, который реально становится системой, управляющей знанием-информацией.

Не случайно лидерами современного мирового бизнеса являются транснациональные корпорации, причем такие, которые организованы как «виртуальные корпорации», когда не имеет значения каковы доли «домашнего» и иностранного деловых представительств корпоративного холдинга, а важно лишь, чтобы деловая активность холдинга осуществлялась как можно более широким кругом его суверенных субъектов. Транснационально-корпоративная структура – это не столько географически, сколько информационно глобальная холдинговая организационная форма, именно виртуальная корпорация: «корпорация наоборот» - в том смысле, что «не корпорация владеет своими функциональными подразделениями, а они являются ее собственниками» (2). Недаром сегодня наивысшую рыночную стоимость имеют акции тех транснациональных корпораций, в которых минимизированы материальные активы (балансы освобождаются от основных фондов: под штаб-квартиру помещение арендуется; ипотечные закладные обращаются в ценные бумаги; автотранспорт нанимается; общая организация дела, вместо выстраивания «материальной» интеграционной вертикали, виртуализируется/информатизируется) и где основные усилия сосредоточены на управлении знанием-информацией.

Сегодня отмечается перетекание деловой активности непосредственно в информационно-коммуникативную среду электронных рынков, когда возникают виртуальные транснациональные корпорации уже в самом прямом смысле их существования в основном в Интернете, существования, которое фиксируется по объемам электронных продаж этих компаний. Так формируется экономика, где ее ведущие организационные формы – транснациональные корпорации – сами все более и более трансформируются в модульно-сетевые структуры, существующие почти полностью в информационно-коммуникативном пространстве. Такая экономика – организованная в виде сетей суверенных деловых структур (модулей) – радикально меняет характер всех своих управленческих систем. Ключевым фактором этих новых систем управления являются именно сети, т.е. организационные системы, побуждающие управленцев сосредотачиваться не столько на производственно-технологических, сколько на организационных вопросах. Мало того, что менеджмент вообще возник как в принципе организационное знание – в современных условиях формирования модульно-сетевой экономики он трансформируется в интеллектуальный менеджмент. Модельно-сетевая организационная система, перестраивающая системы управления на принципах интеллектуального менеджмента, обуславливает также и основное требование к самому интеллектуальному менеджменту, а именно требование «диффузности», т.е. нецентрализованности интеллектуально-менеджерской активности, ее «рассредоточения» по всей сети – среди всех модулей данной сетевой организации. Таким образом, интеллектуальный менеджмент оказывается координационным, сотрудническим: организовывают, поддерживают и развивают модульную сеть все ее модули-субъекты, над которыми в этом отношении нет никакого привилегированного субъекта, который бы выстраивал систему управления по жесткой «вертикали». То обстоятельство, что в экономике становления информационного общества решающее значение приобретает фактор эффективного управления, вполне подтверждается мировой практикой развития во второй половине ХХ века такой организационной формы хозяйствования, как корпорация нового типа, возникшей впервые в США и получившей затем распространение в странах практически на всех континентах: в Канаде, Австралии, Великобритании, Японии, континентальной Европе, нематериковом Китае (Тайване, Гонконге). Причем, сама география распространения этой новой корпоративной культуры указывает на те страны, которые сегодня называют развитыми индустриальными экономиками. И это как раз означает, что становление информационной экономики представляет собой, прежде всего, феномен нового управления, воплощенный в корпоративных формах организации развитых национально-экономических систем.

Показательно, что корпоративно-организационный вектор экономического развития носит скорее глобальный, чем национальный характер, поскольку эксперты, говоря о современной корпоративной культуре, различают именно ее типы – соотносящиеся не с отдельными странами, а с группами стран. И более того, специалисты демонстрируют конвергентную тенденцию уже и среди различаемых типов корпоративной культуры. Действительно, США были первой в мире страной, где в 1950-х гг. появляется принципиально новый – корпоративный – тип организации экономики. И это была организационно-управленческая инновация, связанная с диверсификацией системы управления на предприятии, где организационно и функционально выделились, с одной стороны, «штаб-квартира» (корпоративный центр), а с другой – «территориальные» центры принятия решений (корпоративные подразделения, филиалы и отделения). Суть корпоративного устройства управленческой системы состояла в том, что «территориальное» представительство делало управление гибкой, быстрого реагирования, структурой, что резко повысило эффективность менеджмента. Не случайно то, что эта корпоративная инновация распространилась в 1960-1990-е годы по всему миру. Сегодня существует общепринятая классификация, выделяющая четыре типа корпоративной культуры: англосаксонский (США, Канада, Австралия и Великобритания); японский; континентально-европейский; китайский (Тайвань, Гонконг, Сингапур). Сам факт указанной классификации говорит, с одной стороны, о транснациональном (универсальном) характере технологии корпоративного менеджмента, а с другой – о том, что эта технология имеет некие национально-культурные различия: коль скоро вообще различают «англосаксонскую», «японскую» и т.д. корпоративные культуры. Поэтому возникает естественный вопрос о соотношении национального и транснационального в корпоративно-технологической мегаструктуре – насколько на самом деле существенны национально-культурные особенности применения данной структуры. Теоретической базой для такого анализа могло бы послужить общепринятое в научной литературе описание особенностей каждого из четырех «национальных» типов корпоративной культуры. Между тем специалисты отмечают, что когда речь идет о корпорациях особого типа – транснациональных, то эти корпоративные структуры, независимо от своей национально-культурной принадлежности (англосаксонской, японской, китайской или континентально-европейской), демонстрируют некий отдельный тип корпоративной культуры, который, таким образом, «выравнивает» между собой все указанные национально-культурные типы, причем, по экспертной оценке, смещая их в сторону англосаксонской корпоративной культуры. Иными словами, развитие транснационально-корпоративной культуры происходит как конвергенция международной корпоративной культуры по вектору ее (корпоративной культуры) «американизации», когда «американизация» заключается в том, что транснациональные корпорации любой страны ведут себя так, как если бы они представляли англосаксонскую корпоративную культуру. И это экспертное наблюдение побуждает к выводу, что сама тенденция к транснационализации корпоративно-организованной экономики является фактором принятия всеми транснациональными корпорациями – будь они из США, Японии, Гонконга или Франции – единых, именно транснациональных, норм поведения.

Между двумя эпохами: индустриальной и постиндустриальной

Итак, корпоративная организационно-управленческая система, получившая распространение по всему миру, свидетельствует о ее эффективности как для индустриальной модели, так и для постиндустриального типа экономического развития. В связи с этим возникает вопрос: в чем же состоит принципиальное различие этих двух моделей экономического развития?

Достаточно жесткий ответ на поставленный вопрос содержится в статьях В.Л.Иноземцева, посвященных анализу кризисной ситуации в 1987 г. и непосредственно с ней связанным кризисом 1997-1999 годов, захватившим всю периферию постиндустриального мира.

Кризис 1987 года начался довольно своеобразно. С 1974 до октября 1987 года на фондовых рынках наблюдался быстрый рост котировок (ведущие американские индексы выросли более чем в четыре раза). Поэтому падение индекса Доу-Джонса 19 октября (самое большое в своей истории) в течение одной торговой сессии на 508 пунктов, или более 22 процентов текущей рыночной стоимости, было неожиданным для большинства экспертов (3). Значительная часть, если не большинство, экспертов-исследователей, анализируя кризисную ситуацию, предсказывали депрессию в глобальном масштабе и окончательный переход роли мирового экономического лидера к Японии. Такой прогноз они делали на основе анализа исключительно финансового аспекта кризиса. Лишь немногие эксперты видели его причину в растущем социальном неравенстве, сокращении платежеспособного спроса, стагнирующей производительности и т.п. Весьма любопытно, что большинство экспертов-исследователей не принимали в расчет те факторы, которые способствовали быстрому выходу из кризиса и сохранению США лидирующей роли в мировой экономике.

Для такого прогноза были довольно серьезные основания: во-первых, США в эти годы имели громадный дефицит бюджета и отрицательное сальдо своего торгового баланса с Японией; во-вторых, с конца 1970-х годов японская промышленность успешно вытесняла американских производителей с рынка микрочипов, обеспечив в 1989 г. разрыв в 16 процентных пунктов. Эти факторы были очень важными, но оказались недостаточными для пессимистического прогноза. Более существенным явилось то, насколько широко и эффективно использовались в стране достижения информационной революции. Так, простое сопоставление параметров по таким информационно-технологическим продуктам как использование кабельных сетей, персональных компьютеров на 1000 человек, электронной почты было в США на порядок больше, чем в других странах, включая Японию. В начале 90-х годов мировой рынок информационно-программных продуктов на 57 процентов контролировался американскими компаниями, и их доля превышала японскую более чем в четыре раза. И как следствие этого, «в середине 90-х годов было легко восстановлено равенство на рынке производства микрочипов, а доли США и Японии выровнялись». В 1991 году «расходы американских компаний на информацию и информационные технологии, составившие 112 миллиардов долларов, превысили инвестиции в основные фонды (107 миллиардов долларов). К началу 1995 года в США при помощи информационных технологий производилось около трех четвертей добавленной стоимости, создаваемой в промышленности, а американские производители контролировали 40 процентов всемирного коммуникационного рынка, около 75 процентов оборота информационных услуг и четыре пятых рынка программных продуктов» (там же). Все это стало реальностью потому, что уже в конце 80-х годов США располагали принципиально иным типом хозяйственного (экономического) роста, в отличие от их основных соперников. «Практика противостояния США и новых индустриальных стран во второй половине 80-х годов показала, что период, в течение которого индустриальная модель развития могла эффективно конкурировать с экономиками, основанными на доминировании новейших технологий, уходит в прошлое» (там же). Отныне именно технологическое превосходство оказывается мощнейшим инструментом международной конкуренции. Крушение коммунистической системы, располагавшей наименее эффективной из всех моделей индустриального экономического развития, привело к резкому сокращению военных расходов, способствовавших снижению остроты проблемы внутреннего долга и позволившего увеличить ассигнования на социальные программы, что послужило в первой половине 90-х годов мощным толчком расширения емкости внутреннего рынка.

В новых условиях важнейшими направлениями становления постиндустриальной хозяйственной системы в странах западного мира стало ее формирование как целостной социально-экономической формации, объединяемой в том числе и ценностными ориентирами ее граждан. Возможности вхождения в нее «Японии и государств Юго-Восточной Азии оставались незначительными, в первую очередь в силу того, что исповедуемая ими парадигма хозяйственного роста по самой своей природе не была адекватной ценностям постиндустриального строя. Не сумев одержать победы в технологическом соревновании с США, Япония перешла к оборонительной позиции, став не форпостом постиндустриального общества на Востоке, а создав вокруг себя сообщество государств, полагавшихся на экспансию индустриального производства. Уверенность японских предпринимателей и политических лидеров в возможности восстановления своей экономической мощи за счет экспансии в Азии привела к тому, что сама Япония к концу 90-х годов откатилась далеко назад по сравнению с серединой 80-х годов» (4).

Развитие научно-образовательного потенциала и рост на его основе наукоемкого производства привели к глубокому кризису индустриальной модели экономического развития, происшедшему в 90-е годы. Фактически произошло окончательное крушение индустриальной системы и перераспределение экономической мощи таким образом, который соответствует уже осуществившемуся перераспределению как технологического, так и интеллектуального потенциала между основными центрами современного мира. Это изменение В.Л.Иноземцев называет вторым системным кризисом индустриального типа хозяйства. Суть его заключается в неизбежном резком снижении роли индустриального сектора в мировом масштабе.

Кризис 1997-1999 гг., начавшийся на периферийных рынках, убедительно продемонстрировал то, что «Несмотря на впечатляющий прорыв в ряды индустриальных держав, государства Юго-Восточной Азии не смогли заложить фундамент перехода к постиндустриальному типу развития, предполагающему высокие уровни потребления населения и широкое распространение постматериалистической мотивации» (5). Здесь сложилась ситуация, когда образованность не воспринимается в качестве значимой ценности, а творческая деятельность не может стать органичной и настоятельной потребностью. В результате этих и других факторов государства этого региона не смогли сформировать необходимый для перехода научно-образовательный потенциал. Так, в силу сложившихся традиций большая часть студентов училась в технических вузах и не получала всесторонней университетской подготовки. Поэтому молодые специалисты, получившие узкое техническое образование, могут успешно работать в сфере использования западных технологий, но не могут создавать новые. И как следствие, в Японии, не говоря о других странах региона, на протяжении всех послевоенных десятилетий фактор повышения квалификации работников оставался последним среди десяти наиболее важных составляющих экономического роста. Сформировавшаяся в 80-е годы ориентация на обучение студентов за рубежом не оправдала себя: студенты, обучающиеся за границей, видя перспективы, открывающиеся перед ними в Европе и США, не возвращались домой после окончания учебы. Нерешенность во всех странах региона важнейших задач, жизненно необходимых для формирования основ постиндустриального общества, обусловила неизбежный застой и спад в их хозяйственной динамике. «Определяющей особенностью начавшегося в 1997 году кризиса является то, что он представляет собой кризис индустриального хозяйства в постиндустриальную эпоху, со всей определенностью показывающий, что сегодня развитые страны вполне могут обойтись без «третьего мира», в то время как «третий мир» не способен развиваться на собственной основе» (там же, с.35).

Начало финансового кризиса связано с девальвацией тайского бата в августе 1997 г. «В течение считанных месяцев от благополучия азиатских стран не осталось и следа». В анализе кризисной ситуации, выполненном В.Иноземцевым, заслуживают особого внимания сделанные им два вывода. Первый. «Два года, прошедшие с момента девальвации тайского бата, со всей ясностью показали, что в современных условиях нормальное функционирование и эффективное развитие мировой постиндустриальной системы возможно даже при хозяйственной дестабилизации в других регионах планеты… В связи с этим финансовая поддержка оказавшихся в кризисной ситуации государств, представляется нецелесообразной и даже опасной, причем прежде всего для самих развитых стран. Оказывая ее, правительства постиндустриального мира и международные финансовые организации закрывают глаза как на то, что в большинстве развивающихся стран, от Индонезии до России, средства аккумулированные в национальной экономике или привлекаемые за счет иностранных инвестиций, используются в интересах либо отдельных финансово-промышленных групп, либо коррумпированных представителей государственной власти, так и на то, что возможности развития массового производства примитивных материальных благ, основанного на импортируемых технологиях и капитале, являются сегодня абсолютно исчерпанными. Налицо второй системный кризис индустриальной модели экономического развития, который представляет собой уже не прелюдию общего кризиса индустриального общества, а непосредственно процесс его разрушения» (там же, с.37). Второй вывод. «Сегодня становится ясно, что даже активная технологическая и инвестиционная «накачка» индустриальных стран не делает их постиндустриальными и не порождает нового социального порядка, который устанавливается сегодня в Соединенных Штатах и в странах Европейского союза. При этом расширяется не только хозяйственная, но и гуманитарная пропасть между двумя мирами, а готовность относительно отсталых стран отстаивать сегодня под лозунгами национальной и культурной идентичности свое право на отсталость, не сильно отличается от той, с какой в прошлом веке они защищали свое право называться величайшими державами планеты» (там же, с. 38).

Весьма показательно, что большинство западных рынков, как и в 1987 г., избежали серьезного воздействия кризиса. Об этом свидетельствуют уверенный рост американской экономики во втором полугодии 1998 и первом квартале 1999 г. и успехи, хотя и скромные, стран Европейского союза. Кризисы 1987 и 1997 гг. убедительно показали, кто есть кто в мировой экономике. Не обошлось и без парадоксов. Один из них состоит в том, что Япония, претендовавшая на лидерство в мировой экономике, и Россия оказались в числе стран с индустриальной моделью экономического развития. Они не смогли построить, хотя и по разным причинам, постиндустриальную хозяйственную систему, а без нее путь в информационное общество перекрыт. Япония не располагает необходимым научно-образовательным потенциалом, а Россия, даже для модернизации своей промышленности, – корпоративной организационно-управленческой системой, проявившей свою эффективность как для индустриальной модели, так и для постиндустриального типа экономического развития. Но она (Россия) располагает стартовым научно-образовательным потенциалом. Он недостаточен в полной мере для постиндустриальной хозяйственной системы, но достаточен для стремительного старта, чтобы стать таковым. Ускоренное наращивание научно-образовательного потенциала следует начать, вместо бесконечных разговоров о реформах, с полной реконструкции научно-исследовательской инфраструктуры России, включая как строительство необходимых для развития науки сложных сооружений типа ускорителей элементарных частиц и радиотелескопов, так и обеспечение в полном наборе научных лабораторий современными приборами и реактивами. В рамках реконструкции целесообразно возобновить строительство в Протвино грандиозного ускорителя протонов (ускорительно-накопительного комплекса). В свое время в Протвино, как известно, был сооружен гигантский кольцевой тоннель длиной 21 км. Создание ускорителя в уже готовом тоннеле могло бы иметь для России эпохальное значение: во-первых, это была бы мощная и реальная поддержка фундаментальной науки; во-вторых, стало бы символом возрождения статуса мировой державы; в-третьих, – первым уверенным шагом в становлении научно-исследовательской инфраструктуры такого уровня, когда бы прекратилась «утечка умов» из России и начался их приток (6).

Предприниматели и политики Японии допустили стратегический просчет. В течение всего послевоенного периода стратегия экономического роста была основана на совершенствовании индустриальной модели экономического роста и в этой сфере деятельности ей нет равных. Достигнутые Японией успехи были восприняты во всем мире как «Японское чудо». Но ее ориентация на «экспансию индустриального производства», по иронии истории, превратила, образно говоря, «Страну восходящего солнца в Страну заходящего индекса». Потому что было упущено время на создание научно-образовательного потенциала, настоятельно необходимого в постиндустриальную эпоху.

Япония в настоящий момент находится в матовой ситуации. С одной стороны, ведущие страны мира настойчиво требуют, да и сами японцы по крайней мере на словах, хотели бы, чтобы выход из депрессии был найден за счет развития внутреннего спроса (категорическое условие постиндустриальной хозяйственной системы), а не за счет привычного экспорта. Правда, многие специалисты считают этот путь нереальным. Япония, полагают они, будет спасаться экспортом. С другой стороны, создание современного научно-образовательного потенциала потребует многих десятилетий. И все же именно на науку, на новые технологии и новые виды информационно-технологической продукции японцы возлагают основные надежды, именно с нею связывают планы выхода из депрессивного и неустойчивого состояния экономики страны.

Отмеченные нами тенденции развития мировой экономики составляют для современной России безусловное, настоятельное проведение структурной реформы в российской экономике. К сожалению, проведение такой реформы до сих пор не наблюдается. Наоборот, в России в ходе более чем десятилетних реформ сформировалась олигархическая система, несостоятельность которой в полной мере проявилась во время дефолта в 1998 г., когда государство отказалось от своих долговых обязательств. Затем последовал крах большинства крупных банков, развитие финансово-промышленных групп (казалось бы, того самого корпоративного сектора) впало в застой, взявший «бурный старт» отечественный малый и средний бизнес очень быстро обнаружил тенденцию к свертыванию, не говоря уже о приватизации, которая является классическим примером криминала и коррумпированности.

Российский бизнес рождался в недрах бандитской, воровской приватизации государственного имущества. Ему необходимо сбросить с себя «криминальные одежды», чтобы респектабельно предстать перед обществом. На это нужно время. Он (бизнес) находится в состоянии поиска эффективной системы управления. Получившая признание во всем мире корпоративная организационно-управленческая система, по нашему мнению, станет реальностью в России в ближайшей перспективе. Ее формирование, по всей вероятности, уже происходит, но только в скрытом виде. Наш прогноз обретет реальность при одном условии, если российский бизнес при самом активном участии силовых структур государства покончит с организованной преступностью и коррупцией, криминальная деятельность которых представляет реальную угрозу российской государственности, а, следовательно, и бизнесу. Борьба предстоит ожесточенная. Не исключено, она потребует введения на два-три года чрезвычайного положения в стране по своему содержанию сопоставимого с диктатурой.

Итак, страны, сумевшие сформировать постиндустриальную хозяйственную систему, достигли тем самым принципиально новых результатов. Они создали мощный научно-образовательный потенциал и на его основе построили наукоемкую, высокотехнологическую модель экономического развития, решили многие социальные проблемы, избавили экономику от циклических кризисов и т.д. На основе этих успехов среди идеологов научно-технического прогресса сформировалось состояние эйфории, породившее заманчивые и многообещающие перспективы.

Но десятилетия бурного развития информационных технологий не прошли бесследно. Достаточно скоро произошло осознание того факта, что информатизация обладает как положительными, так и негативными аспектами, что информационные технологии (ИТ) можно использовать не только во благо, но и во вред людям, что они многократно усиливают многие ранее существовавшие риски, а также создают новые, с которыми человечеству не приходилось сталкиваться, потенциально не менее разрушительные, чем прежние.

Развитие ИТ, нанотехнологий, генной инженерии – все эти и множество других граней научно-технического прогресса облегчают людям жизнь, позволяют глубже понять природу, но в то же время чреваты новыми опасностями и бедами. Это объективная закономерность общественного развития, замкнутый круг, разорвать который ни в обозримом, ни в сколько угодно далеком будущем вряд ли станет возможным (7).

• часть 2
| © 2015