ДЕЙЛЗ P.С. НАУЧНЫЕ ДОСТИЖЕНИЯ СРЕДНИХ ВЕКОВ

Ref. ad op.: DALES R.C. The scientific achievement of the Middle ages. – Philadelphia: Univ. of Pennsylvania press, 1973. – 182 p.

Книга профессора истории Южно-Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Ричарда Дейлза «Научные достижения средних веков» подчинена общей идее показать вклад средневековья в становление современной опытной науки. В конце книги автор пишет: «Современная наука не возникла непосредственно из античности, минуя средневековье. Она скорее дитя средневековой науки»[1]. Раскрывая этот тезис, автор и в последовательности глав «Раннее средневековье», «Роберт Гроссетест и научный метод», «Приливы», «Радуга», «Движение», «Астрономия», «Проблески науки», и в подборе фрагментов из сочинений средневековых мыслителей показывает, что отношение средневековых философов и теологов к античному наследству не было простым подражанием и усвоением, содержало критические моменты. Опираясь на крайне скудное античное наследство: раннее средневековье располагало только частью «Тимея» Платона, переведенного Кальцидиусом[2], и «Категориями» Аристотеля с комментариями Порфирия в переводе Боэция[3], теологи и философы уже с ХI-ХII вв. демонстрируют, по автору, значительную долю самостоятельности и в постановке вопросов, и в общей культуре мышления.

Значительную роль в процессе духовного роста Европы играли, по мысли автора, контакты с античным наследством сначала косвенные, опосредованные арабскими мыслителями и комментаторами, а затем и прямые, когда на латынь были переведены основные работы греков и арабов. «Процесс перевода греческих и арабских текстов начался где-то в X в., продолжался в нарастающем темпе в XI в. и еще более ускорился в ХII в. Основными центрами перевода были: Испания, в первую очередь Толедо, Силиция, Южная Италия, особенно Монтекассино и Салерно, а также ряд городов Северной Италии, коммерческие и дипломатические связи которых с Константинополем создали небольшую прослойку итальянцев, знавших литературный греческий язык. В числе переведенных работ были греческие и арабские трактаты по теологии, философии, астрономии, астрологии, механике, химии, зоологии, географии, психологии – практически значительная часть сочинений античных мыслителей от Аристотеля IV в. до н.э. до Птолемея и Галена во II в. н.э.»[4].

Автор останавливается на деятельности ряда представителей поздней античности и раннего Средневековья – Боэция, введшего квадривий и вплоть до своей насильственной смерти (524) мечтавшего перевести все работы Платона и Аристотеля, Кальцидиуса, Кассиодора, Дионисия Экзегета, Беде (VIII в.), Герберта, ставшего папой Сильвестром II, и др., причем читатель может узнать много любопытных фактов, не упоминаемых обычно в историко-философской и исторической литературе. Но главное внимание в книге уделяется «научным» фигурам ХII-ХIV вв. – Аделяру из Бата, Роберту Гроссетесту, Альберту Великому, Теодорику, Роджеру Бэкону, Николаю Орему, Жану Буридану, Альберту Саксонскому. Приводимые выдержки из их работ должны, по мнению автора, показать, что освоение античного наследства носило в ХII-ХIV вв. критический характер споров вокруг ряда вопросов, поднятых Аристотелем в «Физике» и в других естественнонаучных трактатах. Причем эти споры достигли в ХIV в. кульминации при обсуждении природы движения, когда Брэдвардину, Буридану и Орему удалось сформулировать, в противовес Аристотелю и Фоме Аквинскому, «теорему импето», или «толчка».

Аделяр из Бата, родившийся в последней четверти XI в., был, по оценке автора, «главной фигурой в переходном периоде ХII столетия, когда латинская классика, компиляции и перевода поздней античности оставались главным источником научной информации и отношения к миру, но в то же время европейским ученым становились известны новые переводы с греческого и арабского языков»[5]. Аделяр путешествовал более семи лет по Италии, Силиции, Сирии, Палестине, возможно и Испании, набираясь «арабской мудрости» и переводя арабских авторов на латынь. В своих сочинениях «О едином и другом», «Вопросы о природе» Аделяр придерживался в основном учения Аристотеля в интерпретации арабов. Ему же приписывают и перевод с арабского «Начал» Евклида[6]. Достоинством Аделяра автор считает высокую культуру рассуждения и доказательства, вовлечение в объяснение естественных явлений аргументов арабских авторов, критическое отношение к авторитетам. Хотя, судя по приводимым выдержкам из его работ, рассуждения Аделяра строятся по обычному канону объяснений того времени: ссылка на то или иное авторитетное суждение не подкрепляется ссылкой на природу ни в форме эмпирического наблюдения, ни тем более в форме планируемого эксперимента.

К началу ХIII в., когда практически все работы Аристотеля были несколько раз переведены как с греческого, так и с арабского, а чуть позже (1231) появились в латинском переводе комментарии Аверроэса на работы Аристотеля, природа средневековой науки, по автору, существенно меняется; «Во-первых, наивное убеждение ХII столетия в том, что результаты рационального анализа никогда не могут оказаться в конфликте с истинами откровения, уступает место несколько более осторожному использованию нового материала и его приложений, по мере того как этот материал становится более понятным: его использование могло быть весьма полезным, но могло быть также и опасным. На этом пути в значительной части были потеряны смелость, оригинальность и доверие предшествующего столетия. Но потери компенсировались обладанием наиболее важным массивом научного знания, а также и усвоением этого знания, равного которому не было до новых времен... Во-вторых, на ведущее место среди авторов этого нового материала выдвигается Аристотель, так что именно его категории мышления и его взгляды на мир стали доминантами европейской мысли по крайней мере на следующие 300 лет, хотя они и модифицировались в процессе освоения»[7].

Наиболее колоритной фигурой первой половины ХIII в. автор считает Роберта Гроссетеста (1168-1253), жизнь которого связана в основном с Оксфордом и с крупнейшей в Англии епархией Линкольна (куда входил Оксфорд и где в 1235 г. епископом был избран Гроссетест). Основной работой Гроссетеста, во многом определившей его позицию в естественнонаучных вопросах, автор считает «Метафизику света», в которой Гроссетест практически пытался перевести книги Бытия с языка Моисея на язык Аристотеля, рассматривая свет, первое творение бога, «и как действующую причину движения, и как принцип познаваемости явлений в сотворенном мире»[8]. Главной заслугой Гроссетеста является, по автору, разработка научного метода: любое сложное явление природы должно быть прежде всего проанализировано в своих простейших составляющих. Затем исследователь, полагаясь на собственную научную интуицию, обязан построить гипотезу, которая могла бы объяснить, как эти элементы комбинируются с тем, чтобы они действительно производили изучаемое явление. В дополнение к построению гипотезы Гроссетест использует эксперименты (хотя они часто оказываются опытами, о которых он просто читал, или ссылками на обыденный опыт) в качестве составной части исследования – вспомогательные средства в процессе анализа и построения объясняющих гипотез, проверки их на истинность или ложность. Он также настаивал на том, что истинное знание о природе не может быть получено без математики, утверждая, что, поскольку свет как причина движения ведет себя в согласии с геометрическими законами, все виды движения могут быть описаны математически. Он также заимствовал у Аристотеля принципы уподобления, сформулировал, хотя и не использовал, принцип, по которому экспериментальная универсалия может быть получена из наблюдения, если данный эффект всегда вызывается данной особой причиной. Поэтому, если контролировать наблюдения, исключая все другие возможные причины этого эффекта, можно получить экспериментальную универсалию как предварительную истину»[9].

Своими работами «О сфере», «Происхождение звезд», «Звук», «Приливы», «Кометы», «Тепло Солнца», «Цвет», «Радуга» Гроссетест во многом определил тематику последующих споров по частным проблемам «Физики» и других работ Аристотеля, как и ряда арабских авторов.

В главах «Приливы», «Изучение радуги», «Астрономия»[10] автор пытается показать, как на частных вопросах сталкиваются концепции Аристотеля и средневековых ученых, причем последние, как правило, предлагают более научные решения. Автор, похоже, хотя это нигде и не высказывается прямо, ориентирует изложение на разработку идей планируемого эксперимента и понятия инерции. В этом отношении особое значение имеет глава шестая (Изучение движения)[11], где детально изложены позиции Томаса Брэдвардина, Жана Буридана, Николая Орема и приведены выдержки из их работ.

«Перемена места», по Аристотелю, – один из четырех видов движения; три других вида – изменение сущности, качества и количества. В движении как перемене места Аристотель различал естественное и насильственное. «Естественное движение возникает в том случае, когда тело, удаленное от своего «естественного места», возвращается в него. Два качества тел определяют это движение: тяжесть – в случае с землей и в меньшей степени с водой, и легкость – в случае с огнем и в меньшей степени с воздухом. Насильственное движение возникает тогда, когда тело под воздействием внешней силы вынуждено двигаться в направлении, отличном от того, в котором его двигала бы естественная склонность. Такая сила, по мнению Аристотеля, может действовать только при сохранении постоянного контакта с объектом, который она движет, и когда этот контакт прекращается, должно прекратиться и насильственное движение»[12].

Частной деталью аристотелевской трактовки естественного движения было ускорение тел в направлении к «естественному месту». Аверроэс, комментируя Аристотеля, «приписал этим телам человеческие побуждения, интерпретировал Аристотеля таким образом, как если бы он считал, будто тела, приближаясь к естественному месту, усиливают стремление попасть домой и поэтому увеличивают скорость. Вместе с тем и Аристотель писал, что скорость тела увеличивается с дистанцией, которую оно проходит в естественном движении»[13].

Зачинателем критики аристотелевской концепции движения автор считает Брэдвардина, написавшего в 1328 г. трактат «О пропорциях скорости движения». В трактате не использовались алгебраические обозначения, и тот вариант текста, который предлагает Дейлз[14], выглядит после алгебраической интерпретации слишком уж современно.

Основную заслугу Брэдвардина автор видит в том, что он, во-первых, «выдвинул задачу развития математического аппарата для выражения физических законов»[15], и в том, во-вторых, что «вводя математический анализ, он дал основу для количественных измерений физических процессов»[16]. К числу заслуг Брэдвардина автор относит и создание физико-математической школы «Калькуляторов» в оксфордском колледже Мертона, наиболее выдающимися представителями которой были Ричард Свайнхед, Уильям Кейтсбери, Джон Дамблтои[17].

Между 1346 и 1360 гг. сначала итальянец Джиованни ди Казали, а затем француз Николай Орем применили для интерпретации движения плоские фигуры. Более удачной была попытка Орема. В труде «Конфигурации качеств» он представил геометрическими фигурами все четыре вида движения. «Случай движения с постоянным ускорением мог быть представлен с помощью отметок одинаковых единиц времени по горизонтальной оси, которую Орем называл базовой линией, тогда как по вертикали располагались скорости, соответствующие этим отметкам времени. Затем он соединял полученные точки тем, что он называл линией восхождения. Возникающая фигура должна была давать прямоугольник, площадь которого представляла пройденный путь»[18].

Но наиболее плодотворным были, по автору, споры вокруг импето, или толчка, концепцию которого впервые в латинской Европе сформулировал Жан Буридан (1300-1358), «хотя подобные теории выдвигались несколькими арабскими авторами трех предыдущих столетий. Было несколько попыток подойти к теории толчка в античности, в арабских и латинских странах, но формулировка Буридана, хотя она и содержала ряд темных мест, оказалась наиболее понятной и точной из всех предшествующих»[19]. Недостатком концепции импето у Буридана автор считает невнимание к работам Брэдвардина: «Природа этого импето не совсем ясна. Поскольку первичная его функция удерживать тело в движении, он должен быть либо разновидностью силы, либо причиной движения. Если бы Буридан понимал импето только в последнем смысле, толчок был бы идентичен с моментом «ньютоновской» физики; в любом случае он определялся бы одними и теми же факторами: чем больше материи в теле и чем больше ускорение, тем больше и импето. Но, как показывают приводимые ниже извлечения, он чаще понимает импето как силу, продолжающую воздействовать на тело. Если бы он применил закон движения Брэдвардина, а он его знал, к теории импето, он бы справедливо заключил, что постоянная сила дает в результате постоянное ускорение, а не постоянную скорость, и, таким образом, ненужным бы оказалось первое понимание импето (как причины движения). Но он не сделал этого, и неясность сохранилась. Интересным аспектом импето Буридана является его постоянство. Он мог бы поддерживать тело в вечном движении, если бы его не разрушали внешние силы, такие, как внутреннее сопротивление, тяготение, сопротивление среды. В самом деле, Буридан дважды интерпретирует импето в этом смысле. Один раз в примере с жерновом, который вращался бы вечно, если бы мельница не молола и не было сопротивления, а второй раз в том месте, когда он высказывает предположение, что бог в момент творения дал каждому небесному телу толчок, какой пожелал, и тела с тех пор движутся под воздействием этого толчка, поскольку не испытывают сопротивления других небесных сил, способных нарушить их движение»[20].

Автор считает, что рассуждения Буридана об импето, которые были опубликованы Альбертом Саксонским в Париже (1516 и 1518), стали через это издание известны Галилею и оказали на него большое влияние[21].

В целом книга Р.Дейлза «Научные достижения средних веков», хотя она, как это справедливо отмечается в развернутом введении Э.Петерса, не лишена модернизаций, представляет собой интересную и серьезную работу, посвященную анализу одной из наименее изученных проблем становления европейской науки.

Т.М. Петрова