НЕЛЬСОН Б. НАУКИ И ЦИВИЛИЗАЦИИ, «ВОСТОК» И «ЗАПАД»

Ref. ad op.: Nelson B. Science and civilisations, «East» and «West» Joseph Needham and Max Weber. Philosophical foundations of science. Proc. of sect // Boston studies in the philosophy of science. – Dordrecht; Boston, 1974. – Vol.11. – P. 445-493.

Статья Бенджамина Нельсона (Новая школа социальных исследований, Нью-Йорк) посвящена рассмотрению ряда проблем истории и социологии науки главным образом в плане сопоставления концепций Макса Вебера и Джозефа Нидама. Сравнительно-историческая социология науки приводит, по мнению Нельсона, к особо интересным результатам, когда она изучает взаимодействия развитых культур с глубокими и устойчивыми традициями. В этом плане чрезвычайно благодарным следует считать анализ взаимодействия культур Европы и Востока. Автор намерен ограничить свое рассмотрение двумя периодами, подобного взаимодействия: эпохой западноевропейской научной революции (ХVI-ХVII столетия) и эпохой так называемого «Ренессанса двенадцатого века», включающей в себя крестовые походы (ХII-ХIII столетия).

Как известно, пишет автор, становление новой европейской науки было длительным и мучительным процессом. Осуждение католической церковью идей Галилея имело важные последствия для возможностей проникновения новых научных достижений на Восток: культурное взаимодействие с Китаем осуществляли иезуитские миссионеры, которые, конечно, должны были подчиняться решениям Ватикана. Поэтому вплоть до восемнадцатого века идеи новой физики и астрономии не проникали в Китай и Японию – космология излагалась на базе признанной церковью концепции Тихо Браге. В результате гелиоцентрическая картина мира сделалась достоянием китайской мысли лишь в девятнадцатом столетии.

Свой анализ Нельсон начинает с рассмотрения вопроса, сформулированного Нидамом: была ли новая астрономия, которую иезуиты не смогли сделать достоянием китайских ученых, специфически западной наукой, возникшей как противоположность более старой восточной научной традиции или же это была универсально ценная, мировая наука? Нидам решительно настаивает именно на этой универсальности. Нельсон приводит[1]  длинную цитату из его труда, недвусмысленно утверждающую эту точку зрения. «Сегодня для мира жизненно важно понять, что в семнадцатом столетии Европа дала толчок не специфически «европейской» или «западной» науке, но универсально ценной всемирной науке, так сказать, «современной» науке, противопоставляющейся наукам древности и средневековья. Эти последние несли на себе неизгладимые следы этнических традиций и представлений. Их теории, более или менее примитивные в своей основе, вырастали из породивших эти науки культур и не могли найти единой субстанции выражения. Лишь когда была открыта базисная техника исследований, когда метод научного подхода к явлениям Природы был понят во всей его полноте, наука смогла разделить с математикой ее абсолютную универсальность и обрести в своей современной форме дом на любом меридиане, стать общим светом и наследством для всех рас и народов»[2].

Как отмечает далее Нидам, иезуиты одними из первых поняли те возможности (политического и идеологического плана), которые влечет за собой новая наука: их пропаганда в Китае, демонстрируя ее эффективность, должна была доказать преимущества христианства. «Каждое правильное предсказание затмения было косвенным подтверждением истинности христианской теологии»[3]. Китайцы, однако, оказались способны понять основную черту преподносимых им знаний: они оценили их не как по своей сути «западные», но как по сути «новые».

При этом, пишет Нельсон, прослеживая далее мысль Нидама, китайская культура имела множество достижений, неизвестных на Западе (и заимствованных им). «Между первым и пятнадцатым столетиями нашей эры Китай, не испытавший «темных веков», далеко обогнал во многих областях Европу, причем его развитие было независимым от великих идей и систем греческой культуры. Быстрая эволюция Европы начинается лишь с эпохи Ренессанса. В течение этих пятнадцати веков, да и впоследствии, Запад много позаимствовал от Китая и Восточной Азии – как в области технологических процессов, так и в области социальных структур. Европу, бывшую значительно менее стабильной, потрясли не только три великих достижения, о которых писал лорд Бэкон (порох, книгопечатание и компас), но и сотни других – механические часовые механизмы, железное литье, стремена и удобная сбруя для лошадей, карданов подвес и треугольник Паскаля, сегментно-арочные мосты и шлюзы для каналов, кормовой руль, косые паруса, точная картография. Почему же тогда современная наука как нечто в принципе отличное от науки древности и средневековья развилась только в западном мире в постгалилеевскую эпоху?»[4].

Автор задает вопрос: как должна разрешиться проблема, поставленная Нидамом? Насколько убедительно в свете современного понимания сравнительно-исторической социологии предложенное последним решение? Насколько корректны те предпосылки, на базе которых Нидам формулирует свои проблемы? Действительно ли, например, Китай был в течение первых пятнадцати веков новой эры впереди западного мира и действительно ли он не испытал воздействия греческой культуры? Действительно ли эволюция Европы до эпохи научной революции была столь медленной? Действительно ли Запад испытал воздействие не только китайской технологии, но и социальных структур? Автор полагает, что проблемы, поставленные Нидамом, нельзя решить удовлетворительно, если принять его предпосылки полностью и некритически.

Нельсон считает, что автор «Науки и цивилизации в Китае» не имеет единой основы для решения сформулированных им проблем. Часто в поисках объяснительной парадигмы он обращается к работам Маркса и Энгельса, а также ряда их последователей, однако он использует и другие источники возможных интерпретаций исторических процессов. Одним из таких источников является для него Альфред Норт Уайтхед.

Нидам осознает свою главную проблему следующим образом: если китайская наука и технология заметно превосходила европейскую в течение столь длительного времени, почему же тогда новая, ныотовско-галилеевская наука не возникла в Китае? В поисках объяснений Нидам, по мнению Нельсона, вычленяет пять взаимосвязанных систем: географические условия, социоэкономические структуры, культурные онтологии и философские принципы, символические (в узком смысле) технологии, особенно относящиеся к языку и письменности, и, наконец, структуры и ценности человеческих сообществ, включая нормы поведения. Особенности этих комплексов, реализовавшиеся для изучаемой Нидамом китайской культуры, таковы.

Географические условия Китая характеризуются в первую очередь изоляцией Поднебесной империи от культуры Средиземноморского бассейна или даже от культуры Индостана. Далее, Китай был громадным территориальным массивом, различные части которого были связаны прежде всего речными (а не морскими) коммуникациями; кроме того, несмотря на то что климатические условия Катая и Европы имеют ряд общих черт, только китайский ареал испытывает период муссонов.

По своей социоэкономической структуре средневековый Китай был ненаследственной «феодальной бюрократией», основанной на фундаменте аграрной экономики, причем рабский труд не играл здесь сколько-нибудь заметной роли. Вопросы обороны и регулирования водных ресурсов относились к компетенции центрального правительства Поднебесной империи.

Центральным пунктом культурной онтологии Китая, общим для конфуцианства и даосизма, была идея «ли» – идея гармонии и естественной внутренней связи между всеми явлениями Вселенной. Нидам особо подчеркивает в этом плане роль китайского календаря, бывшего как бы сводом норм, устанавливающих взаимосвязи между движениями светил и людскими делами.

Основные особенности знакового символизма китайской культуры связаны прежде всего со сложными структурами китайского языка и китайской письменности (действующей на базе пиктографического принципа), а также сравнительно ранним распространением десятичной числовой системы.

Наконец, коллективные структуры и ценностные норны китайского общества были основаны на принципах традиционализма, устойчивости групповых связей и барьеров на всех уровнях общественной иерархии, приоритета группы над ее членами.

Эти пять групп факторов объясняют, по мнению Нидама, ключевые особенности китайского социума периода средневековья.

1. Несомненное первенство Китая над Европой в технологическом отношении в период со второго по пятнадцатое столетие. Здесь, как считает Нидам, главным фактором было отсутствие зависимости китайской экономики от рабского труда. Благодаря этому технологические новшества могли адаптироваться производством без значительных деформаций (в отличие, скажем, от Рима, где распространение изобретений, повышающих производительность труда, блокировалось самой системой производственных отношений). Вторым важным фактором была специфика культурных онтологий. Даоситская установка на созерцание природы способствовала получению многих достижений в области фармакологии, медицины, алхимии, иногда даже физики. Эта установка, с одной стороны, провозглашала высшим законом невмешательство в ход естественного течения событий (что препятствовало формированию понятия закона природы) но, с другой – она же породила идею действия на расстоянии облегчившую открытие и использование явлений магнетизма и изобретение сейсмографа. Наконец, конфуцианство, тесно связанное с феодальной бюрократией, санкционировало усилия, направленные на составление календарей и постройку каналов и дамб (что было жизненно важно для Китая с его муссонным климатом), благодаря чему был достигнут значительный прогресс в сфере технологического использования гидродинамических закономерностей.

2. Отсутствие в Китае купеческого сословия и связанное с этим отсутствие экспериментального метода исследования природы. Эту особенность китайского социума Нидам связывает прежде всего с ролью феодальной бюрократии в структуре управления обществом. Китайский город управлялся не бургомистром, выбранным гильдиями и разделяющим власть с магистратом, но полномочным губернатором, назначаемым центральным правительством. Купечество в Китае не имело возможности получить какие-то значительные права, связанные с властью. Кроме того, в традиционной системе ценностей китайского общества занятия торговлей котировались очень низко. Сыновья купцов не стремились продолжать их деятельность, но мечтали пробиться в ряды бюрократии. Кроме того, чиновничество постоянно вмешивалось в дела торговцев, что опять-таки препятствовало тому, чтобы образовалось влиятельное и независимое торговое сословие.

Подобно купцам, ремесленники также находились на одной из последних ступеней социальной иерархии. В результате та группа населения, которая могла бы поставить наибольшее количество полезных изобретений, причем таких, которые могли бы стать зачатками экспериментального метода, также постоянно обеднялась, ибо наиболее способные из сыновей ремесленников поглощались разбухающим слоем чиновничества. В результате не смогло произойти того объединения «количественного» отношения к миру вещей и явлений, того стремления находить для всего единую численную меру, которое зарождалось в Европе в сфере торговли и ремесла. В Китае так и не выделился тот специфический слой «расчетчиков» и «приобщенных к математике техников и ремесленников», который стал в Европе предтечей образования сообществ ученых. Традиция созерцательного изучения природы не была подкреплена материальной заинтересованностью, меркантилизмом, могущим инициировать возникновение новых форм ее познания.

3. Отсутствие в китайской онтологии идеи закона природы. Эту особенность Нидам связывает с юридическим оформлением жизни китайцев. Он подчеркивает, что само понятие закона было в Китае отнюдь не таким, каким оно конституировалось в западноевропейской культуре. В Риме закон был абстрактной системой норм, стоящей над людьми и одинаковой для всех – империя была конгломератом различных народностей, и универсальная система права была призвана осуществлять интегрирующие функции. Китай же был достаточно однородным образованием, поэтому в такой своей функции право было для его общества отнюдь не необходимым. Китайская культура, воспитанная на идее всеобщей взаимосвязи, «беспричинной регулярности», была чужда идее закона как всеобщей и высшей универсалии.

4. Неспособность китайской мысли придти к «галилеевскому», экспериментально-математическому стилю мышления. В Европе, подчеркивает Нидам, этот переход был подготовлен, с одной стороны, образованием упомянутого слоя «ремесленников», овладевших количественным подходом к явлениям природы, с другой стороны, наличием греческой традиции абстрактно-дедуктивного мышления, обогащенной впоследствии интенсивным развитием логического анализа мыслителями схоластического периода. Хотя европейская мысль после взлета ХIII в. испытала длительный период стагнации, достижения этой эпохи не были забыты и впоследствии они оказались переосмыслены и обновлены. Для Китая, в силу всех описанных выше факторов, такой переход оказался невозможным.

Таков, в общих чертах, данный Джозефом Нидамом анализ факторов, определивших развитие социоэкономических и эпистемологических установок китайской культуры. Закончив изложение составляющих этого анализа, Нельсон подчеркивает, что труды таких социологов, как Г. Мейн, М. Вебер, Э. Дюркгейм, М. Мосс, позволяют по-новому подойти к поискам ответов на поставленные Нидамом проблемы. В работах этих ученых были вычленены концептуальные системы, группирующиеся вокруг понятий рационализма и универсализма, которые являются, по мнению Нельсона, ключевыми для объяснения генезиса научного мышления. Этот генезис, подчеркивает автор, основан на движении ко все более полной рационализации мыслительной деятельности, к вычленению таких областей направленности последней, которые оказываются независимыми от вторжения групповых или национальных интересов, политических или теологических ограничений. Таким образом, наука не может стать заметным явлением общественной жизни до тех пор, пока достаточное количество людей не почувствуют себя свободными – как в психологическом плане, так и в плане своего реального положения в общественной жизни – для подобной высокорационализированной и ориентированной на поиски внеличностных истин деятельности.

Двенадцатый и тринадцатый века, пишет Нельсон, дали непосредственное начало современной европейской культуре. В Европе в это время начался рост самостоятельности городов, сопровождающийся становлением третьего сословия как значительной экономической и политической силы, наступил поворот в отношении к человеческой личности, ее правам и свободам, стало неизмеримо быстрее, чем в предшествующие столетия, распространяться образование.

В это же время европейская культура благодаря крестовым походам вступила в интенсивное взаимодействие с культурой арабского мира. На Запад проникли идеи арабской арифметики, основанной на использовании десятичной системы счисления, а также сохраненные и развитые арабскими математиками алгебраические и геометрические теории античности. «В течение этих столетий Запад был подведен к полной перестройке основ мышления и деятельности»[5].

Как считает Нельсон, трудам Нидама, несмотря на огромное богатство материала, недостает полноты анализа взаимодействия различных культурных факторов, вносящих вклад в развитие познавательных возможностей общества. Нидаму недостает той методологической глубины, которая была уже достигнута «титанами социологии» и, прежде всего, Максом Вебером. Вебер заинтересовался изучением великих цивилизаций Востока и Запада еще в начале своей научной деятельности. На этом пути он пришел к углублению в то, что автор называет «сравнительно-исторической (дифференциальной) социологией социокультурных процессов и цивилизационных моделей». Каждая из основных работ Вебера поэтому, считает Нельсон, предлагает исследователю ключи к решению поставленных Нидамом вопросов. Вебер указал на важность изучения новых форм управления жизнью общества, достигнутых на Западе и невозможных для древних цивилизаций Востока; на роль рационалистического и универсалистского подхода к пониманию событий, зародившегося в Европе; Вебер проанализировал связь христианской теологии тринадцатого столетия с поисками единых универсалий, управляющих миром и познаваемых человеком.

Далее автор излагает ряд своих соображений о роли тринадцатого столетия для развития европейской науки. Период «средневекового Ренессанса» он характеризует как «эру кристаллизации новых структур мышления, которые могут быть описаны как рационализирующие и рационализированные структуры и которые стали все более доминировать над структурами, основанными на вере, и структурами, имеющими сакрально-магическую основу»[6].

Наиболее существенной частью происходящего процесса идеологического обновления автор полагает замену установки на обоснование явлений посредством ссылки на волю создателя установкой на рациональное объяснение основ веры, рациональное оправдание действий и мнений людей, рациональную интерпретацию явлений природы. Поиски рационально понятых универсалий делаются наиболее характерной особенностью идеологической жизни этого периода. Такими поисками наполнены труды великих мыслителей эпохи: Ансельма, Абеляра, Фомы Аквинского и других. Расширение коммуникаций между различными школами было важным фактором развития европейской мысли.

Интеллектуальный климат описываемой эпохи включал в себя в качестве одной из основных составляющих убеждение в познаваемости всей целостности бытия, причем познаваемости, основанной на принципах рационального мышления. Отсюда – установка на поиски универсально истинного знания во всех сферах бытия и на всех уровнях его постижения человеком, на примирение всех противоречий в едином объемлющем синтезе, установка, отразившаяся в составлении многочисленных «Сумм» и «Энциклопедий», посвященных самым различным проблемам, волнующим мыслителей того времени. Автор подчеркивает, что это стремление к универсальности существовало не только в сфере теологии и философии, но пронизывало буквально все области интеллектуальных поисков людей – оно наблюдается в сфере юриспруденции, этики и т.п.

Как подчеркивает Нельсон, из его собственных исследований вытекает, что главной «траекторией» этих попыток было направление, ведущее к оформлению понятия совести; он считает, что связанный с этим процессом круг проблем представляет значительный интерес для исследователей, занимающихся сравнительной культурологией.

Возвращаясь далее к сравнению культурных путей Европы и Китая, Нельсон отмечает роль «греческого наследства» для развития абстрактного мышления, являющегося необходимой предпосылкой возникновения любой формы научной деятельности. Традиция свободного и осознанного поиска истины, являющаяся величайшим вкладом греков в мировую культуру, полностью чужда китайской мысли, которая всегда «была ограничена множеством барьеров – семейных, политических, социальных и интеллектуальных»[7]. Интенсивное освоение европейцами греческого наследия, происходившее в течение всего тринадцатого века, привело уже в следующем столетии к образованию ряда школ, имеющих непосредственно математико-логическую и физическую ориентацию (важнейшими из них были направления, возникшие в Мертон-колледже, Оксфорде и Сорбонне). Универсальность греческой философии и науки, универсальность римского права и политической теории составили то устойчивое наследство, которое постепенно сплавилось в новых структурах европейского мира. Так, согласно Нельсону, возникли новые формы отношения к бытию, неизвестные в странах Востока.

Далее Нельсон анализирует рассмотренное Вебером явление «фратернизации», вытекающее из того слоя официальной идеологии католической церкви, который утверждал равенство всех людей и всех народов перед лицом религии. Это явление, в частности, вело к большей однородности населения средневекового европейского города (по сравнению с городами Китая), к большей свободе для горожан в общении и обсуждении насущных дел, что оказалось непосредственно связанным с установлением значительных академических свобод европейских университетов, с расцветом в них традиций свободных дискуссий. Все это также создавало предпосылки для будущего возникновения собственно научной методологии. Глубокий интерес теологов того времени к постижению сущностных основ бытия, к стремлению понять высший смысл божьего промысла также получил рациональное оформление. Понятие божественного закона оказалось для европейской культуры предтечей возникновения понятия закона природы.

В заключительной части своей статьи Нельсон суммирует результаты проведенного рассмотрения по следующим направлениям.

1. Хотя Нидам опирается на значительно более обширное фактологическое знание, нежели Вебер, его теоретический анализ значительно уступает веберовскому в глубине и обоснованности. Нидам, в частности, не уловил принципиальную важность для развития социального познания процесса распада традиционалистских форм рационализма. Его утверждение о том, что принадлежность к среднему классу автоматически ведет к антитрадиционалистским установкам, вызывает серьезные возражения.

2. Во многих традиционалистских обществах пути к универсализму были блокированы барьерами нуклеарных структур (семьи, общины, клана и т.п.). В других социумах оказалась возможной ломка этих барьеров и переход к новым формам человеческих общностей. Начало такого процесса имеет источники в установлении достаточно широких социальных, гражданских и религиозных связей и в стремлении к универсальности в познавательной и правовой сферах. В Западной Европе наиболее мощными факторами, порождавшими универсализм, были: христианская религия и ее теология, наследство греческой философии и логики, а также римское право.

3. Отношения Вебера и Нидама к проблемам, затронутым автором «Науки и цивилизации в Китае», могут быть представлены таким образом:

а) для Вебера факт технического приоритета Витая над Европой ХVI в. отнюдь не влечет за собой признания такого же приоритета в сфере науки и социальной организации;

б) важность социокультурных процессов, происходивших в Европе в течение ХII, ХIII вв., была адекватно оценена Beбером, но прошла мимо внимания Нидама. Уделив достаточное внимание этому периоду европейской истории, Нидам обогатил бы свои теоретические построения;

в) Нидам пренебрег важностью различий социетальной дифференциации китайского и западноевропейского обществ;

г) Нидам недооценил роль разделения церкви и государства, которое, безусловно, открыло для европейской мысли новые возможности интеллектуального поиска;

д) Нидам не смог дать правильную оценку тому факту, что религиозный и этический универсализм христианской мысли оказался предпосылкой эволюции западного сознания к идеям всеобщности, наднациональности и универсальности;

е) Нидам иногда даже склоняется к мысли, что религия и теология не имели никакого позитивного влияния на процесс зарождения европейской науки. Такая позиция представляется Нельсону полностью неисторичной;

ж) Вебер в значительно большей степени по сравнению с Нидамом осознал роль тех сдвигов в европейской культуре, которые произошли в ХII-ХIII вв.

Разумеется, Европа периода средневекового Ренессанса была еще далека от достижения галилеевской парадигмы научного мышления. На этот счет между Нидамом и Вебером нет расхождений. Несомненно и то, что между этим периодом и эпохой Галилея прошли сотни лет, которые также внесли значительный вклад в подготовку наступления научной революции. Несомненно, наконец, что труда Архимеда и Птолемея также внесли свой вклад в развитие идей основателя новой науки. Все это, однако, не уменьшает значения тех культурных предпосылок, которые были созданы в течение ХII-ХIII столетий.

Статья заканчивается следующим выводом: «Суть проведенного обсуждения можно выразить в одной фразе: без Абеляра, Аделяра, Роджера Бэкона могло бы не быть и Галилея. Наиболее важные предпосылки великих достижений эпохи, начавшейся Коперником и завершившейся Ньютоном, были заложены еще в эпоху Высокого средневековья, когда была достигнута конкретная универсальность во всех сферах бытия и мышления, во всех областях жизни – как частной, так и общественной. Важные и даже революционные, достижения средневекового Ренессанса оказались теми вибрациями, которые породили могучие волны науки и философии ХVI-ХVII столетий»[8].

А.Е. Левин