Черняк В.С.

ПРОБЛЕМА ГЕНЕЗИСА КЛАССИЧЕСКОЙ НАУКИ В РАБОТАХ АЛЕКСАНДРА КОЙРЕ (Обзор)

Введение

Александр Владимирович Койранский (Alexandre Koyré) (1892-1964) – известный французский ученый, крупный специалист в области истории философии и науки. Родился в России, в Таганроге, окончил гимназию в Тифлисе и затем продолжил свое образование в Парижском и Гёттингенском университетах (1908-1914), где он изучал философию и математику. В 1923 г. получил степень доктора Парижского университета. В 1930 г. А. Койре был назначен директором Практической школы высших исследований. В последующие годы он занимал ряд важных официальных постов: был постоянным секретарем Международной академии истории наук, генеральным секретарем Международного института философии в Париже, директором Центра исследований истории наук, президентом группы французских историков науки. Ряд работ А. Койре был отмечен премиями Французской академии наук и Академии моральных и политических наук.

В 30-е годы А. Койре становится признанным лидером так называемого интерналистского направления в истории науки, сторонники которого стремятся объяснить историю развития научной мысли исключительно внутренними ее закономерностями, игнорируя при этом социальные, экономические и другие факторы или, по крайней мере, не придавая им существенного значения. Такая позиция имманентной школы историков науки, которую возглавлял А. Койре, обусловлена в известной степени самим предметом исторического исследования. «Объективная трудность восприятия тезиса о социальной обусловленности развития науки, – пишет С.Р. Микулинский, – связана с тем, что общественные потребности и задачи, в какой бы форме они не выступали, улавливаются и формулируются самой наукой. В этом ее главная социальная функция. Но это легко порождает извращенное представление о том, что задачи и направления развития науки определяются ею в принципе совершенно независимо от потребностей и состояния общественного производства, общественно-исторической практики. Общественное производство действительно никогда не определяло и не определяет, каким именно путем может быть решена та или иная задача, возникшая в процессе его развития»[1]. Однако общественная практика через цепь опосредованных факторов создает предпосылки решения этих задач. «Общественно-историческая детерминированность, – пишет С.Р. Микулинский, – вуалируется далее тем, что наука может решить какую-либо задачу не раньше, чем созрели теоретические и экспериментально-методические предпосылки для ее решения, что опять-таки создает впечатление ее абсолютной самостоятельности и независимости от общественно-экономических условий»[2].

Следует, однако, отметить, что противоположность экстерналистского и интерналистского подходов к развитию науки имеет весьма условный характер. Экстерналисты, признавая существование науки как относительно замкнутой развивающейся системы, не останавливаются на исследовании лишь внутренних проблем науки, а идут дальше, пытаясь включить ее в рамки более широкой целостности, каковой является социально-экономическая жизнь людей.

В своем исследовании истории науки А. Койре руководствуется глубоким убеждением в единстве человеческой мысли, особенно ее наиболее высокоразвитых форм. «Мне кажется невозможным, – пишет он, – отделить историю философской мысли от истории мысли религиозной»[3]. В свою очередь философия теснейшим образом связана с научной мыслью.

Влияние научной мысли на философию и обусловленное им видение мира легко обнаруживается не только у таких мыслителей, как Декарт, Лейбниц, Кант, которые прямо опирались на науку, но также в доктринах, которые на первый взгляд чужды научному духу. В качестве примера можно сослаться на мистическую доктрину Беме, которую, по мнению А. Койре, трудно понять вне ее связи с новой космологией, созданной Коперником. Но если много говорят о влиянии научной мысли на философию, то, напротив, значительно меньше или даже совсем не говорят о влиянии философии на эволюцию научной мысли. Указывая на этот факт, А. Койре имеет в виду представителей позитивистской историографии, влияние которых вплоть до 60-х годов было на Западе преобладающим. Действительно, позитивистская концепция истории науки если и упоминает о влиянии философии на науку, то лишь затем, чтобы скомпрометировать конструктивную роль философских идей. Историки, находящиеся в плену позитивистских идей, полагали, что именно господство философии над наукой было причиной бесплодности античной и средневековой науки и что лишь в эпоху научной революции XVI в. началось прогрессивное освобождение науки от тирании философских идей. Некоторые историки науки идут еще дальше, когда говорят, что по крайней мере современная наука никогда реально не была связана с философией. Возражая против подобной позитивистской трактовки истории науки, А. Койре доказывает, что 1) научная мысль не может быть полностью отделена от философской мысли, что 2) великие научные революции всегда определялись переворотами или изменениями философских концепций и что 3) научная мысль никогда не развивается в вакууме, но всегда находится в рамках идей, фундаментальных принципов, аксиоматических посылок, которые всегда считались принадлежащими собственно философии.[4]

Другая основополагающая идея А. Койре состоит в том, чтобы представить ход научной мысли в ее творческом имманентном движении. Но при этом он решительно отвергает попытки некоторых историков «прояснять» «темную и смутную» мысль наших предшественников посредством перевода ее на современный язык. Он считает, что подобный перевод способен лишь деформировать научную мысль. Главное для историка – это выявлять в истории научной мысли способ, посредством которого она себя сознавала, противопоставляясь тому, что ей предшествовало, и тому, что ей сопутствовало. Поэтому, с позиции Койре, нет ничего более поучительного, чем, например, доказательство одной и той же теоремы, которое мы находим у столь различных ученых, как Архимед и Кавальери, Роберваль и Бароу.

А. Койре считает, что изучение эволюции научных идей показывает нам человеческий дух в его реальном осуществлении, показывает, каких сверхчеловеческих усилий стоил каждый шаг на пути постижения реальности, усилий, приводящих иногда к подлинной «мутации» человеческого интеллекта. Подобного рода «мутацией» – одной из наиболее важных была, конечно, революция ХVI-ХVII вв., которая нашла свое выражение в глубоком интеллектуальном преобразовании физики.

Относительно характера научной революции ХVII в. среди историков нет полного единодушия. Иногда эту революцию пытаются охарактеризовать как полный духовный переворот: современный человек якобы стремится активно овладеть природой в противоположность человеку античности или средневековья, который был лишь простым созерцателем. Механицизм классической науки – галилеевской, картезианской, гоббсовской – объясняется якобы этим желанием действовать, господствовать над природой. Картезианская и тем более галилеевская наука, считают эти историки, была «наукой инженерной». По мнению А. Койре, данная концепция заключает в себе все недостатки глобального объяснения. Активистская позиция – это скорее позиция Бэкона (роль которого в истории науки часто преувеличивается), а не позиция Галилея или Декарта. Их наука не есть дело инженеров или ремесленников, но плод глубокой теоретической работы. Картезианская и галилеевская наука, пишет А. Койре, без сомнения, принесла пользу инженеру и была с успехом использована техником, но она не была создана ни техниками, ни для техники.

Хотя А. Койре явно недооценивает влияние социально-экономических факторов на развитие научной мысли, он несомненно прав, когда решительно критикует попытки вульгарных социологов объяснить революционные изменения в науке непосредственно формами производства. «Декарт-ремесленник» – такова суть концепции, развиваемой М. Леруа в его книге «Социальный Декарт»[5] и доведенной до абсурда М. Боркенау, пишет А. Койре. Боркенау[6] объясняет формирование картезианской философии и науки возникновением новой формы производства, а именно мануфактуры. Однако если и верно, замечает А. Койре, что инженеры и художники много сделали для того, чтобы сбросить гнет аристотелизма, и что они даже пытались в лице Леонардо да Винчи и Бенедетти развить новую, антиаристотелевскую динамику, все же эта динамика в своих основных чертах повторяла динамику парижских номиналистов. И если Бенедетти – далеко не самый замечательный из предшественников Галилея – превосходит порой уровень «парижской» динамики, то не благодаря его работам в области инженерного искусства и артиллерии, а благодаря изучению Архимеда[7].

Другие исследователи делают упор на борьбе Галилея против авторитетов, особенно авторитета Аристотеля, против научной и философской традиции которую поддерживала церковь. Они подчеркивают роль наблюдения и эксперимента в новой науке о природе. Конечно, пишет А. Койре, не приходится сомневаться в том, что наблюдение и эксперимент составляют одну из самых характерных черт современной науки. Верно и то, что в трудах Галилея мы находим бесчисленные призывы к наблюдению и эксперименту, а также желчную иронию в отношении тех людей, которые не верили свидетельствам своих глаз, ибо то, что они видели, было противоположно объяснениям авторитетов. Однако не следует забывать, что наблюдение или эксперимент в смысле грубого эксперимента здравого смысла не играл значительной роли, если вообще не был препятствием в становлении современной науки[8]. Физика Аристотеля и тем более физика парижских номиналистов – Буридана и Николая Оремского – была гораздо ближе к опыту здравого смысла, чем физика Галилея.

Не непосредственный опыт, утверждает Койре, а именно точно планируемый эксперимент сыграл значительную позитивную роль в науке. Экспериментирование представляет собою методическое искусство задавать природе вопросы. Оно предполагает и язык, посредством которого ставятся вопросы, и соответствующий словарь, позволяющий интерпретировать ответы. Таким языком для классической науки стала математика или, точнее, геометрия. Этот математический язык и решение его употреблять не были следствием экспериментирования. Напротив, использование языка математики было необходимым условием эксперимента[9].

Наконец, имеются попытки определить сущность классической физики путем указания на ту роль, которую играет в ней принцип инерции. Безусловно, отмечает А. Койре, понятие инерции играет фундаментальную роль во всей классической науке. Оно имплицитно предполагается в галилеевской физике и ясно выражено в физике Декарта и Ньютона. Однако, считает А. Койре, мало констатировать данный факт. Задача историка науки состоит в объяснении того, почему современная наука сумела адаптироваться к принципу инерции, т.е. объяснить, почему и как это понятие, которое кажется нам совершенно очевидным, смогло приобрести статус априорной очевидности, хотя для греков и средневековых мыслителей оно было, напротив, неестественным и предельно абсурдным.

По мнению А. Койре, сущность классической науки может быть охарактеризована двумя тесно связанными между собою моментами: 1) разрушением античного Космоса и, следовательно, исчезновением из научных рассуждений различного рода концепций, основанных на этом понятии, и 2) геометризацией пространства, т.е. замещением конкретного пространства догалилеевской физики абстрактным и гомогенным пространством евклидовой геометрии.

Разрушение античного Космоса означает разрушение идеи мира, имеющего завершенную структуру, мира иерархически упорядоченного и качественно дифференцированного в онтологическом смысле этого слова. Эта идея Космоса замещается идеей открытого неопределенного и бесконечного Универсума, в котором все вещи принадлежат к одному и тому же уровню реальности вопреки традиционной аристотелевско-христианской концепции с ее различением и противопоставлением двух миров – небесного и земного. Разрушение Космоса, считает А. Койре, было наиболее глубокой революцией, совершенной в человеческих умах со времен изобретения Космоса греками. Эта революция столь глубока по своим отдаленным последствиям, что в течение веков люди – за редкими исключениями – не сознавали ясно ее смысла и значения. То, что сделали основатели современной науки, в том числе Галилей, состояло не столько в критике ошибочных или несовершенных теорий и замене их более совершенными теориями, сколько в коренной реформе самого способа мышления. (Нужно было сформулировать новые понятия, рассмотреть Универсум с новой точки зрения, выработать новую концепцию науки.) Словом, они должны были заново сформулировать сам интеллект, ниспровергнуть интеллектуальную позицию, в общем-то, довольно естественную, и заменить ее другой, которая таковой не являлась. Этим обстоятельством объясняется, почему открытие законов, которые сегодня кажутся настолько простыми и легкими, что их понимают школьники, – законы движения, закон падения тел, – потребовало таких длительных усилий мысли величайших гениев человечества – Галилея, Декарта, Ньютона. Осознание этого факта, пишет А. Койре, будет полезным и в том отношении, что при этом становится очевидной тщетность попыток некоторых современных историков науки преуменьшить или даже отрицать оригинальность мысли Галилея или по крайней мере ее революционный характер. Становится очевидным также и то, что видимость непрерывности в развитии физики, начиная со средних веков и Нового времени, – это иллюзия. Вопреки П. Дюгему и некоторым другим историкам науки, А. Койре полагает, что классическая физика не является продолжением средневековой физики парижских номиналистов, она располагается сразу совсем в иной плоскости, в плоскости, которую можно квалифицировать как Архимедову науку. Истинной предтечей современной физики является не Буридан, не Николай Оремский, не даже Филипон, но Архимед[10].

По мнению А. Койре, историю научной мысли средневековья и Возрождения можно разделить на два периода. Однако в связи с тем, что хронологический порядок лишь очень грубо соответствует подобному разделению, целесообразно разделить grosso modo историю научной мысли на три этапа или эпохи, соответствующих в свою очередь трем различным типам мышления: I) аристотелевская физика, 2) физика «импето», ведущая свое происхождение из греческой мысли и разработанная в течение ХVI в. парижскими номиналистами, и, наконец, 3) современная математическая физика Галилея. Эти три этапа как раз и представлены в работах молодого Галилея, которые показывают не только историю или предысторию его мысли, мотивы, которыми он руководствовался, но и глубокую и поучительную картину всей догалилеевской физики.