Смысл и значение ньютоновского синтеза[1]

Выше уже отмечалось, что научная революция XVII в. связана прежде всего с математизацией физики, заменой качественного мира ощущения количественным миром измерений. Галилей, «подчинив движение числу», проложил тем самым дорогу к формулировке новых понятий материи и движения, ставших основой новой физики и космологии.

Коренное изменение претерпело понятие движения. В догалилеевской физике движение трактовалось как род становления, как процесс изменения, происходящий в движущемся теле в противоположность покою, который не был процессом. В новой (классической) науке, пишет А. Койре, движение рассматривается как род бытия (un genre d'etre), т.е. не как процесс, но как состояние (status), столь же постоянное и нерушимое, как и покой. Будучи помещенными на один и тот же онтологический уровень и лишенными качественного отличия, движение и покой становятся неразличимыми. Движение и покой рассматриваются еще как противоположности, но их противоположность становится соотносительной. Движение и покой не существуют больше в самих телах; тела находятся в покое или движении исключительно посредством отношения друг к другу или к пространству, в котором они существуют. Движение и покой являются отношениями, хотя в то же самое время они рассматриваются как состояния (des etats)[2].

Именно эта концепция (Ньютон, без сомнения, учитывает ее внутренние трудности) порождает и, быть может, подрывает восхитительную структуру классической науки, и именно по поводу этого движения Ньютон скажет в своем знаменитом первом законе, что «всякое тело продолжает удерживаться в своем состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние».

Движение, о котором говорит этот закон, не является движением тел в поле нашего опыта, замечает А. Койре, мы его не встречаем в нашей повседневной жизни. Это движение геометрических тел в абстрактном пространстве. Вот почему оно не имеет ничего общего с изменением. «Движение» геометрических тел в геометрическом пространстве ничего не изменяет; «места» в таком пространстве эквивалентны и даже идентичны. Это есть изменение без изменения, если так можно выразиться, странная и парадоксальная смесь того же самого и иного, которую Платон безуспешно пытался осуществить в своем «Пармениде»[3].

Преобразование понятия движения посредством замены эмпирического концепта гипостазированным математическим концептом, является неизбежным, считает А. Койре, если мы должны подчинить движение числу, для того чтобы построить математическую физику. Но этого мало.

Сама математика должна быть преобразована (и в этом бессмертная заслуга Ньютона). Математические сущности должны быть приближены к физике, подчинены движению и рассматриваться не в их «бытии» (etre), но в их становлении devenir или в их «флюксии». Нужно видеть и понимать кривые и фигуры геометрии как порожденные и описанные в пространстве посредством движения точек и линий.

По мнению А. Койре, мы имеем здесь дело с движением, безотносительным ко времени, или еще более странно, с движением, которое развертывается во вневременном времени – понятие столь же парадоксальное, как и понятие изменения без изменения. И однако лишь при этих условиях мы можем трактовать такие реальности, как скорость, ускорение или направление движения тела в некоторой точке его траектории[4].

Это физико-математическое направление является, как считает А. Койре, наиболее оригинальной и важной тенденцией научной мысли ХVIIв. Однако параллельно с ним существует другое течение – менее математическое, менее дедуктивное и более эмпирическое, экспериментальное. Будучи менее претенциозным (или более недоверчивым), оно не пытается делать широкие обобщения и относится подозрительно и даже враждебно к обобщениям математиков. Представители этого направления ограничиваются открытием новых фактов и конструированием частных теорий для их объяснения. Они вдохновляются не платоновской идеей математической структуры Бытия, но концепцией его атомистического строения, которая ведет свое начало от Демокрита, Эпикура и Лукреция. Гассенди, Роберваль, Бойль, Гук (лучшие представители этой группы) противопоставляют более робкую, более осторожную и надежную корпускулярную философию панматематизму Галилея и Декарта. Вопреки Галилею Бойль считает, что не математическая, а корпускулярная структура составляет внутреннюю реальность Бытия. Объясняя Универсум, мы должны, полагает Бойль, начинать не с гомогенной картезианской материи, а с материи, уже оформленной Богом в разнообразные корпускулы.

Если мы посмотрим на вещи в этой перспективе, пишет А. Койре, мы ясно увидим, что Ньютон представляет синтез двух точек зрения. «Для него, как и для Бойля, книга Природы написана корпускулярными буквами и словами. Но именно математический синтаксис связывает их и придает свой смысл тексту книги»[5].

Таким образом, в противоположность миру Декарта мир Ньютона составлен не из двух элементов тяготения и движения, а из трех: 1) материи, т.е. бесконечного числа частиц, отделенных одна от другой, твердых и неизменных, но не тождественных друг другу; 2) движения, которое переносит частицы в бесконечной и гомогенной пустыне; 3) пространства, т.е. этой же самой пустоты (бесконечной и гомогенной), в которой тела и корпускулы совершают свое движение.

Конечно, добавляет А. Койре, имеется четвертый элемент в этом ньютоновском мире, а именно: тяготение, которое его связывает и удерживает. Однако это не есть элемент его конструкции, это либо гиперфизическая сила – действие Бога, либо математическая структура, которая устанавливает правила синтаксиса в божественной книге Природы.

Введение наряду с тяготением пустоты в концепцию ньютоновского мира, несмотря на огромные физические и математические трудности (действие на расстоянии, существование ничто), было, по мнению А. Койре, решающим шагом. Именно этот шаг позволил Ньютону противопоставить и одновременно объединить дискретность материи и непрерывность пространства. Атомистическая структура материи представляла собою твердое основание для применения к природе математической динамики (физика центральных сил необходимо влечет атомистическую структуру материи, даже если материя сведена к простым точкам, как у Босковича)[6]. Эта корпускулярная структура материи является фундаментом отношений, выражающих собою пространство.

Далее А. Койре отмечает, что, хотя мир Ньютона составлен главным образом из пустоты, лишь незначительная часть которой заполнена материей, все-таки это мир, а не хаотическая груда изолированных и чуждых друг другу атомов. Ведь все эти атомы связаны воедино через весьма простой математический закон связи – закон тяготения, согласно которому каждый из них находится в отношении со всеми остальными атомами. Таким образом, каждый из этих атомов участвует в построении системы мира и играет в ней свою роль.

Применение закона всемирного тяготения устанавливает физическое единство Универсума и придает ему в то же время интеллектуальное единство. Одна и та же совокупность законов управляет всеми движениями в бесконечном Универсума: движением яблока, падающего на Землю, и движением планет, обращающихся вокруг Солнца.

Сам Ньютон, как известно, никогда не допускал, чтобы тяготение было физической силой. Он говорил и неоднократно повторял, что это исключительно «сила математическая», что абсолютно невозможно не только для материи, но даже для Бога – действовать на расстоянии, т.е. совершать действие там, где агент не присутствует, что не следует рассматривать силу тяготения как существенное свойство наподобие таких свойств, как протяженность, подвижность, твердость, непроницаемость и масса, которые не могут быть ни ослаблены, ни усилены.

Однако, замечает А. Койре, никто за исключением К. Маклорэна, не разделял этой точки зрения. Все первое поколение учеников принимало силу тяготения как реальное свойство материи, причем свойство физическое и существенное. Ньютон не допускал действия на расстоянии. Но, как заметили в свое время Мопертюи и Вольтер, с чисто эмпирической точки зрения онтологическое различие между тяготением и другими свойствами тел не может быть оправдано. Очевидно, мы не понимаем притяжения. Но понимаем ли мы другие свойства? Непонимание не является основанием отрицания факта. Однако тяготение есть факт. Следовательно, мы должны принять его точно так же, как мы принимаем другие факты или свойства тел.

Далее А. Койре касается вопроса о том, как (мы воспользуемся терминологией Т.Куна) развивалась ньютоновская парадигма[7]. Оппозиция ньютонианству, пишет он, вначале была сильной и глубокой, но мало-помалу она рассеялась. Ньютоновская система функционировала и доказывала свою жизнеспособность. Что касается тяготения, то оно постепенно теряло свой странный аспект. Привыкнув однажды к этой идее, ученые – за редким исключением – перестали рассуждать по этому поводу. Наиболее влиятельные в Европе физики и математики–Мопертюи, Клеро, Даламбер, Эйлер, Лагранж и Лаплас старательно совершенствуют структуру ньютоновского мира, развивают средства и методы экспериментального и математического исследования[8].

Что касается тех, кто не мог понять сложностей и трудностей математических рассуждений, они черпали необходимые сведения из довольно популярных книг Вольтера, Маклорэна, Эйлера, Лапласа и т.д.

Нет ничего удивительного в том, пишет А. Койре, что ньютонианство стало научным кредо ХVIII в. Беспрецедентный успех ньютоновской физики имел своим результатом и то, что ее характеристические черты стали рассматриваться как существенные для построения науки вообще. Все новые науки, которые появились в ХVIII в., – науки о человеке и обществе – пытались сообразоваться с ньютоновской моделью эмпирико-дедуктивного знания и придерживаться законов, сформулированных Ньютоном в «Regulae Philosophandi» (Правилах философствования)[9] в начале третьей части его «Начал».

Заключение

По мнению ряда зарубежных исследователей, концепция истории науки А. Койре является важной вехой в развитии историографии. Так, например, Коэн и Татон [2б] подчеркивают, что А. Койре удалось определить новый способ видения и интерпретации истории научной мысли. Видный американский историк науки Т. Кун в своей книге «Структура научных революций» причисляет А. Койре к числу тех ученых, которые оказали значительное влияние на его духовное развитие. Т. Кун считает, что А. Койре является представителем нового типа историков науки, которые «не столько стремятся отыскать в прежней науке непреходящие элементы, которые сохранились до современности, сколько пытаются вскрыть историческую целостность этой науки в тот период, когда она существовала... Наука в свете работ, порождаемых этой новой точкой зрения (их лучшим примером могут послужить сочинения Александра Койре) предстает как нечто совершенно иное, нежели та схема, которая рассматривалась учеными с позиций старой историографической традиции. Во всяком случае эти исследования наводят на мысль о возможности нового образа науки»[10].

Однако при всей их новизне и даже оригинальности работам А. Койре присуща известная ограниченность, а в некоторых случаях и непоследовательность, являющаяся следствием узости имманентной концепции развития научного знания. Это легко обнаруживается при анализе конкретного исторического материала, относящегося к вопросам генезиса классической науки. Во введении к данному обзору мы уже упоминали о методологическом кредо А. Койре, согласно которому великие научные революции всегда определялись переворотами или изменениями философских концепций, выступающих в качестве фундаментальных структур научного знания. В этой связи, безусловно, справедливыми являются рассуждения французского историка о том, что научная революция ХVII в. стала возможной лишь благодаря коренной ломке познавательных рамок человеческого интеллекта, изменению его категориальной структуры, самого видения мира. Эту «мутацию» человеческого интеллекта А. Койре связывает прежде всего с «разрушением Космоса», т.е. с отказом от античного представления о структуре Универсума и принятием новой концепции пространства и материи. Но как объясняется само «разрушение Космоса»? Ясного и достаточно убедительного ответа на этот вопрос в трудах А. Койре мы не найдем. Судя по некоторым намекам, частично это объясняется влиянием самой науки на философское восприятие мира. Так, при изложении эволюции взглядов Галилея А. Койре подробно останавливается на его «доклассическом периоде», а именно периоде увлечения физикой импето. По его мнению, Галилей уже на стадии физики импето в значительной мере отошел от традиционного восприятия Космоса: ряд характерных признаков Космоса уже элиминирован в его раннем труде «О Движении»[11]. При чтении этого раздела «Галилеевских этюдов» может возникнуть впечатление, будто физика импето, хотя и не вела к конструктивным результатам в чисто научном плане, все же представляла собою положительное явление в смысле раскрепощения мышления, разрушения традиционных познавательных рамок интеллекта, освобождения от традиционного представления о Космосе. Следовательно, распад традиционного мировоззрения, изменение самой картины мира представляется, судя по изложению А. Койре, в виде эрозии фундаментальных философских понятий, вызванной внутренней эволюцией естественнонаучного знания (физики и астрономии). Несомненно, что решение внутренних проблем астрономии и механики оказывало известное влияние на формирование нового мировоззрения людей. Но развитие этих наук вряд ли само по себе могло иметь решающее значение в деле коренного изменения форм общественного сознания. Скорее, наоборот (и об этом нередко говорит А. Койре), именно изменение философских структур мышления, самого видения мира стало определяющим условием революционных изменений в самом научном знании. Ясно, что изменение этих философских структур невозможно объяснить эволюцией научного знания, ибо подобное решение вопроса не выводит за пределы порочного круга. Но именно в этом вопросе наиболее ясно обнаруживается ограниченность интерналистской позиции А. Койре в отношении проблемы развития научного знания. И не случайно, что среди массы интересных рассуждений французского историка мы не находим убедительных аргументов относительно причин, которые привели к замене античного понятия Космоса понятием гомогенного, изотропного и бесконечного пространства. Несмотря на то, что А. Койре удалось глубоко проанализировать содержание этого понятия применительно к физике, он нигде, тем не менее, не говорит о связи аристотелевской космофизики с греческим социумом, о социальной детерминированности данной философской концепции. Между тем понятие Космоса как концентрированное выражение античного мировоззрения является обобщенным и идеализированным образом греческого общества. Характеризуя мировоззренческую подоплеку учения Аристотеля, видный советский эллинист А.Ф.Лосев подчеркивает, что «антагонизм господина и раба без всякого исключения и вполне безоговорочно проводился им как в социально-исторической области... так и в учении о Космическом уме»[12].

Аристотелевская схема Космоса претерпела некоторые изменения в средневековой картине мира. По словам Дж. Бернала, это было примирение аристотелевской картины неподвижного мира с иудейской и христианской картиной мира. Средневековый Космос становится отражением феодального строя общества. «Иерархия общества, – пишет Дж.Бернал, – была воспроизведена в иерархии всей вселенной... Этот огромный, сложный, хотя и организованный Космос был также идеально рациональным. Он сочетал в себе наиболее логично установленные выводы древних с неоспоримыми истинами св.писания и церковной традиции... В свете этого легко видеть, что критика любой части картины мира считалась чем-то гораздо более серьезным, чем простое интеллектуальное совершенствование, и рассматривалась скорее как нападение на весь порядок общества, религии и самой вселенной»[13].

Таким образом, процесс «разрушения Космоса», который А. Койре считает необходимой предпосылкой возникновения классической науки, обязан в первую очередь не спонтанному изменению определенных форм духовной жизни людей, а коренному преобразованию социальной структуры общества, вызвавшему в свою очередь изменение соответствующих мировоззренческих установок людей Нового времени.

Но проблема, конечно, состоит не в том, чтобы констатировать детерминацию определенных форм общественного сознания соответствующими социально-экономическими условиями (это общеизвестное положение марксизма), а в том, чтобы «конкретно раскрыть, как социально-экономические изменения воздействуют и меняют строй мышления»[14].

В рассматриваемом случае речь идет о том, чтобы конкретно выяснить, каким образом изменение социальной структуры общества привело к изменению самого видения мира, замене греко-арабской и средневековой системы Космоса новой концепцией Универсума. Вопрос, разумеется, далеко не простой. Но общая схема его решения уже намечена К. Марксом в «Капитале» при объяснении генезиса закона стоимости.

Известно, что Аристотель был первым, кто занялся анализом формы стоимости наряду с прочими общественными и природными формами. Гений Аристотеля, отмечает Маркс, обнаруживается в том, что в выражении стоимости он открывает отношение равенства. Однако на этом его анализ прекращается. Маркс объясняет это тем, что Аристотель не владел понятием стоимости и что в рамках античного рабовладельческого общества это понятие вообще не могло возникнуть. Того, «что в форме товарных стоимостей все виды труда выражаются как одинаковый и, следовательно, равнозначный человеческий труд, – этого факта Аристотель не мог вычитать из самой формы стоимости, так как греческое общество покоилось на рабском труде и потому имело своим естественным базисом неравенство людей и рабочих сил. Равенство и равнозначность всех видов труда, поскольку они являются человеческим трудом вообще, – эта тайна выражения стоимости может быть расшифрована лишь тогда, когда идея человеческого равенства уже приобрела прочность народного предрассудка»[15]. Таким образом, лишь «исторические границы общества», в котором жил Аристотель, помешали ему открыть закон стоимости. Действительно, понятие стоимости, как показал К.Маркс, предполагает равенство всех видов труда независимо от конкретной формы его проявления и, следовательно, представление об абстрактном, лишенном различий труде.

Но точно так же – и это обстоятельство показал А. Койре – принцип инерции мог возникнуть лишь в рамках представлений об абстрактном, гомогенном, изотропном пространстве, в котором нет ни привилегированных «мест», ни направлений (вверх, вниз), где все точки эквивалентны друг другу. Нет сомнения в том, что новая концепция Универсума могла появиться лишь в тот момент человеческой истории, когда идея социального равенства стала господствующей идеей восходящего класса буржуазии, когда она приобрела, по словам Маркса, прочность народного предрассудка. Естественно, что новое видение социума и проекция этого видения на мир в целом не могли не оказать решающего воздействия на философию и науку. И если в политической экономии новый способ миросозерцания объективно привел к открытию закона стоимости (любопытно, что основной закон современной политической экономии В.Франклин сформулировал в 1721 г.[16] – спустя всего 35 лет после того, как Ньютон в своих «Началах» четко сформулировал основной закон механики – закон инерции), то в области естествознания это привело к новому образу мира, переосмыслению понятий пространства, времени, движения.

В связи с изложенной точкой зрения может возникнуть масса интересных вопросов, ответить на которые совсем не просто. Например, если изменение социума обусловило новый строй мышления людей, снабдило людей новым образом мира, то логично предположить, что классическая механика могла и не возникнуть при ином положении вещей, при ином повороте социальной истории, при иных общественных отношениях. Или же могла возникнуть совсем другая механика, в основе которой лежали бы другие идеализации пространства и времени. Действительно, в рамках античного понятия Космоса были развиты, по крайней мере, две законченные физические системы – физика Аристотеля и физика импето. Мы не знаем, какие еще системы физики возможны в рамках космологических представлений греков и средневековья, но мы отчетливо понимаем, что по крайней мере классическая физика несовместима с этими представлениями. Мы знаем, однако, что идеализации классической физики не являются фатальными в том смысле, что они логически детерминированы имманентными законами развития самой физической науки. Теперь мы знаем даже то, что эти идеализации оказались ложными: современная физика приписывает пространству прямо противоположные предикаты сравнительно с теми, которые постулирует физика классическая. Теория относительности утверждает, что пространство гетерогенно, анизотропно, замкнуто (а не бесконечно), неразрывно связано с материей и в этом смысле она в чем-то оказывается более близкой к космофизике Аристотеля, чем к физике Ньютона (на этот аспект указывает, в частности, А. Койре).

Таким образом, не предрешая вопроса об исторической неизбежности появления классической физики (это эквивалентно вопросу о том, что данная система физики является единственно возможной в рамках мировоззренческих установок Нового времени), можно утверждать, что появление новой системы мировоззрения дает нам исчерпывающий ответ на вопрос: как возможна сама классическая наука?

Вполне понятно, что изложенные выше соображения носят скорее предварительный характер и представляют собой некоторого рода попытку выйти за рамки тех ограничений, которые необходимо вытекают из существа интерналистского подхода к проблеме генезиса и развития науки.

Литература

1. Маркс К. К критике политической экономии // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. – 2-е изд. – Т. 13. – С. 5–9.
2. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. – 2-е изд.– Т. 13. – 900 c.
3. Коуré A. De l’influence de conceptions philosophiques sur l’évolution des théories scientifiques // Etudes d’histoire de la pensée philosofique. – P., 1961. – P. 231-246.
4. Koyré A. Les étapes de la cosmologie scientifique // Etudes d’histoire de la pensée scientifique. – P., 1966. – P.73-84.
5. Koyré A. Etudes galiléennes. – P.: Hermann, 1939. – Vol.1:  A l'aube de la science classique. – 73 p.
6. Коуré A. Une expérience de mesure // Etudes d’histoire de la реnsée scientifique. – P., 1966. – P. 253-283.
7. Коуré A. Galilée et 1'expérience de Pise: à propos d'une legende // Etudes d’histoire de la реnsée scientifique. – P., 1966. – P.192-201.
8. Koyre A. Galilée et Platon // Etudes d’histoire de la pensée scientifique. – P., 1966. – P.147-175.
9. Koyre A. Galilée et Evolution scientifique du XVII siècle // Etudes d’histoire de la pensée scientifique. – P., 1966. – P.176-191.
10.  Koyré A. La gravitation universelle de Kepler à Newton // Etudes newtoniennes. – P., 1968. – P.10-24.
11.  Koyré A. Orinetation et projets de recherches // Etudes d’histoire de la pensee scientifique. – P., 1966. – P.1-5.
12.  Koyré A. Bes origines de la science modern // Etudes d’histoire de la pensée scientifique. – P., 1966. – P.48-72.
13.  Koyré A. Sens et portée de la synthése newtonienne // Etudes newtoniennes. – P., 1968. – P.25- 49.

***

14. Бернал Д.Д. Наука, в истории общества / Пер. с англ. М.А. Вязьминой (и др.).; Общ. ред. Б.М. Кедрова, И.В. Кузнецова. – М.: Изд-во иностр. лит., 1956. – 735 с.
15. Галилей Г. Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки... – Соч. – М.; Л., 1934. – T. 1. – С.1-696.
16. Галилей Г. Диалог о двух главнейших системах мира птолемеевой и коперниковой / Пер. и предисл. А.И. Долгова. – М.; Л.: Гостехиздат., 1948. – 380 с.
17. Крылов А.Н. Собрание трудов: В 7 т. – М; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1936. – T. 1-2.
18. Кун Т. Структура научных революций / Пер. с англ. И.З. Налетова.; Общ. ред. и послесл. С.Р.Микулинского и Л.А. Марковой. – М.: Прогресс, 1975. – 288 с.
19. Лосев А.Ф. История античной эстетики. – М.: Искусство, 1975. – Т.4.: Аристотель и поздняя классика. – 766 с.
20. Льоцци М. История физики / Пер. с итал. Э.Л. Бурштейна. – М.: Мир, 1970. – 464 с.
21. Микулинский С.Р. Методологические вопросы историко-научного исследования // Проблемы истории и методологии научного познания. – М., 1974. – С.20-34.
22. Benedetti G. Diuersarum speculationum mathematicarum et physicarum liber. –Taurini, 1585. – 426 p.
23. Bernal J.D. The social function of science. – L.: Routledge, 1944. – 482 p.
24. Borkenau P. Der Obergang vom feudalen zum burgerlichen Weltbild. Stulien zur Geschichte der Philosophie der Manufacturperiode. – P.: Alkan, 1934. – 559 S.
25. Boullieau I. Astronomia philolaica. – P.: Piget, 1645. –  232 p.
26. Cohen J., Taton R. Hommage à Alexandre Koyré // Mélanges Alexandre Koyré. – P., 1964. – Vol.1. – P. XIX-XXV.
27. Galilei G. De motu. – Pise, 1590.
28. Hooke R. An attempt to prove the motion of the Earth from observations. – L., 1674.
29. Hoppe E. Histoire de la physique / Trad, de l'allemand par H.Besson. – P.: Payot, 1928. – 671 p.
30. Kepler J. Astronomia nova... – Pr., 1609.
31. Leroy M. Descartes social. – P.: Vrin, 1931. – 73 p.
32. Mersenne M. Harmonie universelle. – P., 1636-1637. – T.1-2.
33. Viviani V. Racconto storico della vita di Galilei (написана в 1654 г.) / Пер. на нем. в Acta philosophorum под заглавием Lebensbeschreibung Galilaei Galilaei – Halle, 1723-1726. – Bd 3. – S. 803.
34. Galileo G. Le opere... – Pirenze, 1907. –Vol.19.