А.М. Кулькин

Наука – стратегический фактор формирования современной системы государственного управления в России

II. Проблемы создания в Российской Федерации инновационной социально-экономической системы – партнерства науки, рыночного сектора и государства, расширенного воспроизводства интеллектуального и человеческого капитала, защиты прав интеллектуальной собственности

На сегодняшний день существует четкая научная констатация, что такое рыночная экономика начала XXI века. Это – «постиндустриальная» и «информационная», «наукоемкая», «высокотехнологичная» и «инновационная» рыночная экономика. Главной опорой такого рынка выступает наряду с материальным капиталом также и интеллектуальный и человеческий капитал – производитель инноваций. В традиционной рыночной экономике фактор интеллектуального и человеческого капитала, конечно, присутствовал, но он «ютился» в системе, в целом настроенной на использование естественных и материальных ресурсов, а не интеллекта. Интеллект, именно управленческий интеллект, пришлось «нагружать» в связи с истощением традиционной парадигмы социально-экономического развития.

Уже в первое десятилетие после второй мировой войны возникла глобальная проблема качества жизни и эффективного, рационального распоряжения естественными и материальными ресурсами. И тогда же, в 1960-х годах, под эгидой ООН была создана специализированная международная организация – Программа развития ООН: ПРООН, – которая стала осуществлять десятилетние программы человеческого развития. Сегодня «человеческое развитие» измеряется общепринятым «индексом развития человеческого капитала (потенциала)». При этом «человеческий капитал» – это, прежде всего, капитал интеллекта, образования, профессионализма и компетентности .

Затем, в 1980-х годах, грянула технологическая революция, связанная с компьютерными технологиями и повлекшая за собой – через беспрецедентное ускорение общественной коммуникации и социальной динамики – организационно-управленческую революцию. Традиционная парадигма социально-экономического развития рухнула именно потому, что в формирующемся «сверхбыстром» информационном обществе старые организационно-управленческие технологии, адаптированные к «медленному», стабильному обществу, были уже неэффективны. Крайне нестабильное (по ускоренной социальной динамике) информационное общество, в котором нужно принимать быстрые, точные и, как правило, упреждающие решения, остро нуждается в управленческом интеллекте. Нужда – не в «начальниках», а в высоких профессионалах, мыслящих стратегически, системно, гражданственно и умеющих работать с быстро устаревающей информацией. Нужда – не в единоначалии, а в топ-менеджерах, и чем их больше на предприятии, в любом коллективе, в государственном управлении, в целом в стране, тем лучше, поскольку будут обеспечены необходимые в информационном обществе «мозговые атаки». Это и есть нужда в интеллектуальном и человеческом капитале.

Соответственно, те же требования наращивания интеллектуального и человеческого капитала, прежде всего, в управленческих звеньях, предъявляются и рыночной экономике информационного общества. Недаром ее называют «новой экономикой», имея в виду, что рыночная экономика информационного общества структурно, институционально уже не может оставаться прежней, ориентированной на тот рынок, который еще в 1970-е годы не знал информационной инфраструктуры, обеспеченной компьютерными технологиями. Действительно, постиндустриальная система рыночного хозяйствования, уже во многом определившая черты реального феномена глобальной экономики – основы глобального информационного общества, – достаточно четко проявила свою структурную характеристику. Так, в постиндустриальной рыночной экономике получают преимущество:

(а) перерабатывающие отрасли над добывающими (сырьевыми) отраслями; (б) промышленные отрасли – над аграрными отраслями; (в) наукоемкие и высокотехнологичные отрасли – над теми отраслями, где низка доля науки и высоких технологий; (г) сфера услуг, особенно высокотехнологичных услуг – на базе компьютерных технологий .

При этом наука конкретизирует постиндустриальную структуру рынка «новой экономики» в понятии «инновационная экономика», непосредственно отражающем ключевую роль науки, образования, высоких технологий, интеллектуального и человеческого капитала в структуре «нового рынка». Понятие «инновация» ввел в научный оборот Й.Шумпетер для обозначения «изменения с целью внедрения и использования новых видов потребительских товаров, новых производственных и транспортных средств, рынков и форм организации в промышленности» .

В настоящее время существует множество определений «инновации»,так или иначе варьирующих определение Й.Шумпетера , из которых наиболее значимым нам представляется определение инновации в нормативно-правовом акте (так называемом «Руководстве Фраскати»), принятом странами ОЭСР в 1993 году. Согласно этому определению, «инновация – конечный результат инновационной деятельности, получивший воплощение в виде нового или усовершенствованного продукта, внедренного на рынке, нового или усовершенствованного технологического процесса, используемого в практической деятельности, либо в новом подходе к социальным услугам» . Обратим внимание: «инновация» рассматривается как экономическая категория, поскольку определяется в качестве внедренного изобретения и, следовательно, структурного элемента социально-экономической системы, которая, таким образом, и оказывается инновационной экономикой. То есть инновационная экономика – это не просто рыночная экономика, где «имеет место» инновационная деятельность, но именно структурно обеспеченный приоритет инновационной деятельности. Исследователи прямо формулируют, что «приоритет должен быть отдан росту национальной экономики на основе не столько факторов производства и инвестиций, сколько фактора активизации инновационной деятельности в области базовых наукоемких отраслей народного хозяйства, являющихся двигателями экономического развития сегодня. Факторы производства и инвестиций – лишь средства научно обоснованной инновационной деятельности, а не ее цель» .

Наглядное представление об этом структурно обеспеченном приоритете дает социально-экономический опыт развитых стран на рубеже XXI-XXI веков, когда в них получила новый импульс стратегия утилитарного использования науки и образования – непосредственно в интересах национальной экономики. Осуществляя стратегию прямого взаимопроникновения науки, образования и экономики, эти страны и строили у себя инновационную экономику, решающими факторами которой являются не природно-сырьевые ресурсы, на «трудовая армия» и даже не материальные технологии, но интеллект, организация, управление. Инновационная экономика демонстрирует устойчивый рост благодаря тому, что в ней происходит постоянный поиск в области организации и управления, приводящий к институциональным сдвигам. А каждый из таких социально-организационных сдвигов создает качественно новые возможности для экономического роста.

Глубинная связь между рыночной экономикой уже самого раннего индустриального общества и инновациями с их научным и образовательным инфраструктурным обеспечением четко установлена наукой. Так, согласно классику экономической теории Й.Шумпетеру: «Своеобразие поведения предпринимателей заключается в двух моментах. Во-первых, это поведение имеет иной по сравнению с любым прочим объект: быть предпринимателем – значит делать не то, что делают другие, или, в другом аспекте: быть предпринимателем – значит делать не так, как делают другие» .

«Делать не то и не так, как другие» – это и есть характеристика новатора, изобретателя, причем новатора и изобретателя в рыночной экономике. Таким образом, рыночная экономика именно усилиями предпринимателя, а не любого экономического субъекта, во-первых, утверждается в своем рыночном качестве, поскольку именно предпринимательство создает рыночную (конкурентную) среду, а во-вторых, приобретает глубинную тенденцию своего развития в качестве инновационной экономики, иначе называемой «экономикой знаний».

Историко-социологическое подтверждение того, что рыночная экономика индустриальной цивилизации всегда неявно была – до своего вхождения в постиндустриальные координаты развития – «экономикой знаний», мы находим у известного немецкого социолога первых десятилетий ХХ века В.Зомбарта. Он связал возникновение индустриального общества с «экономическим человеком» - именно предпринимателем, наделенным стремлением к «изобретательству», инновациям и сформировавшим:

– средний класс как фактор социально-политической стабильности; – экономический рынок как в основе своей рынок идей, знаний.

Действительно, В.Зомбарт эмпирически выявляет в Европе XVI-XVII веков целое профессиональное сообщество «прожектеров» – профессиональных «торговцев идеями», учредителей «рынка идей», – на которых, следовательно, возник большой спрос в обществе. «Существовала прямо профессия, «цех» прожектеров, – пишет В.Зомбарт, – задача которых заключалась в том, чтобы расположить в пользу своих планов князей, великих мира сего, богачей страны, побудить их к выполнению этих планов. Всюду, где имеются влиятельные лица: при дворах, в парламентах – мы встречаем таких прожектеров, но и на улице, на рынке они также стоят и предлагают свои идеи на продажу. Ввиду того, что это явление профессионального прожектерства является чрезвычайно важным, я хочу сообщить здесь некоторые подробности о распространении и своеобразии этой человеческой разновидности, которую уже в ее время называли «проектантами». Уже в XVI столетии появляются такие «проектанты»: мы встречаем их в то время при дворах испанских королей. Это были главным образом флорейнтийцы. Но настоящей эпохой прожектерства явилось, по-видимому, только XVII столетие. Счастливая случайность сохранила для нас источник, из которого мы для Англии можем довольно точно установить время, когда прожектерство достигло, во всяком случае, наибольшего распространения: этот источник – сочинение Дефо о проектах, появившееся в 1697 г. В нем автор характеризует свое время прямо как эпоху прожектерства и называет 1680 год началом этой «эпохи». В его время страна кишела такими людьми» .

Таким образом, связывая спрос на профессиональных «прожектеров» в раннем индустриальном обществе с ключевым для этого общества «экономическим человеком», В.Зомбарт показывает истинный фактор «раскручивания» научно-технического прогресса – предпринимательство, которое оказалось кровно заинтересованным в прикладном знании как гаранте своей конкурентоспособности. В.Зомбарт продемонстрировал, что рыночная экономика, войдя в параметры индустриальной цивилизации, сразу же заявила себя «экономикой знаний», а ее центральной фигурой стал предприниматель – человек, заинтересованный в развитии рынка знаний как стратегической основы рыночной экономики.

То, что именно предпринимательский рынок вызвал к жизни феномен прикладной науки – «технологического знания» (ноу-хау), которое обеспечило с конца XVIII века беспрецедентный рост мировой экономики, – доказывает, например, ряд специальных исследований, посвященных развитию мировой технологической культуры и демонстрирующих, что это развитие в разных странах осуществлялось в прямой связи со спросом на него в предпринимательском секторе . Исследователи дают понять: если бы не предпринимательство – мир не узнал бы, что такое прикладная наука, а уже предпринимательский спрос на нее и побудил общество к тому, чтобы развивать фундаментальную науку и соответствующую систему образования, поскольку прикладное знание «выдыхается» без подпитки со стороны фундаментальных исследований. Показательно, что научная революция XVII века, в которой и был рожден феномен фундаментальной науки, произошла точно в период внятного заявления о себе «прожектерского» предпринимательства с его высоким спросом на прикладное знание.

Факт, что именно в предпринимательских кругах была сформулирована главная задача образования в XXI веке: «обеспечение непрерывной подготовки «человеческого ресурса» к рентабельному использованию в постоянно меняющихся условиях». Так, в докладе «Образование и компетентность в Европе», опубликованном в 1989 году «Круглым столом» европейских промышленников (КСЕП), выражалось сожаление, что «правительства все еще рассматривают образование как его «внутреннее» дело – не связанное с промышленным развитием». А в докладе КСЕП 1995 года прямо предлагалось «возложить ответственность за национальное образование на промышленность», поскольку государственная образовательная система «игнорирует необходимое развитие сотрудничества с промышленностью», в то время как университеты могли бы взять на себя подготовку и переподготовку деловых кадров .

О факторе «экономики знаний» как предпринимательского спроса на знания убедительно свидетельствует экспертное мнение, которое, ссылаясь на предпринимательское предложение об учреждении системы непрерывного образования (в рамках прямого альянса деловых кругов и вузов), убеждено в необходимости выработки даже нового социального контракта – на основе положения об образовании для всех в течение всей жизни. Эксперты считают, что в условиях третьей промышленной революции, которую мир переживает сегодня, социальный контракт эпохи второй промышленной революции, основанный на принципах фордизма в экономике и концепции «государства – доброго гения» в социальной сфере, не отвечает императивам XXI века. Стержневой принцип нового социального контракта – образования для всех в течение всей жизни – предполагает, что образовательные учреждения должны формировать у людей стремление к знаниям как гарантию высоких социально-адаптационных способностей в условиях быстрых технологических сдвигов. При этом эксперты предостерегают от упрощенного подхода к реализации принципа непрерывного образования для всех. Данный принцип предполагает формирование именно «обучающегося общества», в котором для индивида уже не будет четко разграниченных «трех периодов жизни» – учащегося, трудящегося и пенсионера, – но будет приоритет непрерывного обучения взрослого человека, с тем, чтобы он, пока трудоспособен, мог полноценно участвовать в социально-экономической жизни. В такой социально-экономической системе («обществе, основанном на знаниях», в том числе «экономике знаний») вузы должны отказаться от своей традиционной роли «башен из слоновой кости» и стать одним из основных генераторов экономического и социально-культурного развития.

Сегодня страны с развитой рыночной экономикой – высокоразвитым предпринимательским сектором – успешно реализуют стратегию построения «общества, основанного на знаниях», частью которого является рыночная (предпринимательская) «экономика знаний». Причем, речь идет о встраивании «технотронных» предпочтений предпринимательского рынка в систему фундаментальной науки и соответствующего образования – именно в этом суть постиндустриального вектора развития индустриального общества.

Исследовательское сообщество подчеркивает, что глубокие изменения системы образования в мире на рубеже XX-XXI веков обязаны, в первую очередь, фактору предпринимательства, которое в эпоху глобализации сделало знания, образование главным ресурсом экономической конкурентоспособности. Эксперты красноречиво называют современную рыночную экономику «академическим капитализмом», отмечая, что в США, Великобритании, Канаде, Австралии и других экономически развитых странах политика в сфере высшего образования стала с 1980-х годов определяться преимущественно соображениями экономической эффективности. Эта политика ориентировала научные исследования, конструкторские разработки, учебный процесс на требования глобального рынка, направляя все больше средств на подготовку специалистов для работы в новых высокотехнологичных отраслях и постиндустриальных сферах деятельности.

На экономическом форуме 2001 года в Давосе было официально заявлено, что после вступления человечества в информационное общество следующий этап – «новая экономика». И на этом этапе главным сырьем будут знания, главным ресурсом – люди, а главным инструментом – государство. Самое интересное – новые требования к государству. Оно, по мнению участников Форума, обязано показать образец управленческого интеллекта, прежде всего, в отношении понимания государственными мужами, что «главным сырьем» информационного общества и инновационной экономики становятся знания (наука и образование) .

Исследовательское сообщество подтверждает, что сегодня трудно переоценить значение государственных субсидий для фундаментальных исследований . При этом государство как интеллектуальная команда топ-менеджеров выступает в роли «брокера» между сферой ИР и фирмами. В Великобритании, Бельгии, Дании, Португалии, Германии созданы различные центры по кооперации университетов и промышленности, междисциплинарные центры, инновационные центры по передаче новой технологии малому и среднему бизнесу. В США в 1984-1996 годах приняты специальные законодательные акты в отношении сотрудничества промышленного сектора и федерального государства в сфере науки и технологий. Важным аспектом такого сотрудничества стал перенос технологии, разработанной в государственных и вузовских подразделениях, в промышленные фирмы. Такого рода партнерство осуществляется в рамках так называемых СКИР – Соглашений о кооперационных исследованиях и разработках.

Предоставление в США фирмам и университетам возможности получать необратимые и эксклюзивные патентные права на федеральные технологии (лицензирование федеральных патентов) расширило участие частного бизнеса в разработках и распространении технологий, улучшило координацию научно-технологической политики федеральных ведомств. Причем, при формировании подобных партнерств государства и частного сектора учитывалось сложившееся разделение ответственности между их главными участниками – федеральным правительством, частным промышленным сектором, федеральными лабораториями, университетами и правительствами штатов. Частный сектор обеспечивает вывод результатов научных и технологических исследований на рынок. Университеты и федеральные лаборатории создают новые знания и базовые технологии. Федеральное правительство обеспечивает широкую поддержку реализации национальных целей и удовлетворение общественных потребностей .

Подобные процессы идут и в Западной Европе, где также сделан упор на формирование системы партнерства государства и бизнеса. Например, во Франции в 1999 году вступил в силу Закон об инновациях, предусматривающий:

– повышение мобильности научного персонала государственных исследовательских центров и предоставление им большей свободы в организации собственных компаний и оказании консультаций частным промышленным фирмам; – усиление связей между университетами и промышленностью в целях развития малого инновационного бизнеса.

В Великобритании повышение инновационной активности рассматривается как главный фактор обеспечения конкурентных позиций страны на мировых рынках. Так, министерство торговли и промышленности увеличило в 2001 году расходы по статье «поддержка инноваций и технологии» на 20%, при этом первостепенное значение было придано развитию научно-технической инфраструктуры во всех отраслях хозяйства. Расходы по данной статье составили 57% бюджета министерства на ИР. В 2000 году самый большой объем средств по статье «поддержка инновации и технологии» был выделен на развитие инфраструктуры (32%), передачу технологий (29%), распространение лучшей практики (10%) .

Прерогатива стимулирования инновационного воспроизводства все больше выходит за рамки европейских «национальных квартир» на уровень ЕС, что как раз и свидетельствует о повышении значимости государства в его новой роли – инструмента обеспечения инновационного воспроизводства в экономике и роста качества жизни в обществе. Так, в 1996 году Европейская комиссия одобрила План действий в области инноваций, в котором предусмотрено не только их прямое финансирование, но и косвенное их обеспечение в рамках:

– защиты интеллектуальной собственности; – нормативной базы, снимающей лишние административные барьеры на пути инноваций; – образования и профессионального обучения; – ориентации программ научных исследований на инновации.

В Германии, Дании, Нидерландах, Финляндии важнейшими составляющими смешанной – частно-государственной – информационной инфраструктуры, ориентированной на стимулирование инновационных процессов, являются научные парки, новые технологические стандарты, кластерные проекты. В этом отношении, например, в Германии помимо Патентного ведомства создано 25 патентно-информационных центров и служб, рассредоточенных по всей стране. Четыре таких центра действуют на территории земли Северный Рейн-Вестфалия, наиболее развитого научно-промышленного региона. Цель данного проекта – облегчение доступа малым и средним предприятиям к объединенным ресурсам. А в последние годы патентные ведомства предпринимают меры по объединению информационных ресурсов в глобальном масштабе. В рамках ЕС организована Распределительная патентная служба Интернета (DIPS), ориентированная, прежде всего, на нужды малого и среднего бизнеса и индивидуальных изобретателей. Опрос 349 европейских компаний показал, что доля организаций, обращающихся в сеть за патентной информацией, возросла только за 1998-1999 годы с 11% до 68% (в фармацевтике – до 83%). При этом подавляющая часть (93%) потребителей патентной информации в той или иной степени пользуется услугами бесплатных сайтов. Понятно, что это – государственное управление по-новому, на основе ресурса интеллектуального и человеческого капитала в государственной службе.

Таким образом, сегодня в мире реально складывается парадигма «нового общества» и «новой рыночной экономики» – информационного общества и инновационной экономики. Это – не умозрительный проект, не теоретическая фантазия, не благие пожелания, а текущая реальность, как реальны компьютерные технологии, которые де-факто изменили общество и в отношении которых нельзя сделать вид, будто они не более чем «новые технические игрушки», а общество осталось в «старом добром» состоянии.

Когда складывается новая глобальная социально-экономическая парадигма, понятно, что каждая страна, вольно или невольно, вовлекается в эту глобальную перестройку, становится переходным обществом и оказывается перед труднейшей задачей структурного, институционального встраивания в новую парадигму. В свое время испытанием для стран был глобальный переход от «мировой деревни» к «мировому городу» – от доиндустриального общества к индустриальному обществу, – и далеко не все страны вошли в индустриальную парадигму успешно. Точно также, и нынешняя глобальная перестройка ни одной из стран не предопределяет успех, но она по своему текущему опыту – в странах-пионерах постиндустриального развития – обозначает и накапливает конкретные технологии успеха этого сложнейшего предприятия. Речь идет о необходимости заимствования «опаздывающими» странами уже готовых технологий встраивания в новую парадигму, например, оправдавшего себя в странах-пионерах законодательного обеспечения введения новых структур и институтов и т.д. Тем более что совсем не секрет, что это за структуры и институты – ими являются:

(а) транснациональные корпорации – прямые иностранные инвесторы для стран, куда они приходят, развивая глобальный рынок знания и технологий; (б) транснациональные экономические образования вроде ЕС и др.; (в) компьютерные технологии с их коммуникационным, управленческим и, следовательно, социально-преобразующим потенциалом; (г) наукоемкое производство, резко усилившее международную промышленную конкуренцию (борьбу за новые материально-производственные и организационно-производственные технологии), что активизирует соответствующие обменные процессы (передачи технологий) и способствует открытию национальных рынков друг другу; (д) международная торговля – очень старая технология глобализации мировой экономики, – которая обмера сегодня принципиально новое качество, осуществляясь в координатах (а)-(г).

Следует понять достаточно простую вещь. Коль скоро мы согласны с тем, что на наших глазах возникает новая глобальная – постиндустриальная – парадигма, то мы обязаны признать, что эти глобальные координаты выставляются всерьез и надолго и что любая страна должна найти в них место, принять базовые правила новой парадигмы, если хочет претендовать на конкурентоспособность и влиятельность.

В 1980-х годах Советский Союз объективно оказался в положении любой другой страны этого времени – на переходе от индустриальной парадигмы к постиндустриальной парадигме. На наш взгляд, распад Советского Союза – часть процесса этой глобальной перестройки, а вовсе не «эндогенный», самостоятельный процесс, обязанный «внутренним предателям» и «внешним врагам». Формирующаяся постиндустриальная парадигма предъявила всем странам императив стать переходными обществами. Достаточно сказать, что Китай стал переходным обществом в самом начале глобальной перестроечной волны – в 1978 году, между тем как Советский Союз объявил свою перестройку только в конце 1980-х годов, вовсе не предполагая распадаться. Однако, начав собственную перестройку – подчеркнем, по объективному «захвату» глобальной перестроечной волной, – Советский Союз оказался обреченным на распад, независимо ни от каких политических фигур. Именно потому, что СССР был псевдофедерацией. Псевдосистема же, как известно, при попытке устранить «псевдо» попросту уничтожается, исчезает, что и произошло в 1991 году. Продлить время СССР можно было только одним способом – не начинать перестройку. Китаю повезло – он не был псевдосистемой и, поэтому, «захват» его глобальной перестроечной волной не ознаменовался никакой «геополитической катастрофой». А вот удел Югославии – псевдофедерации – оказался аналогичным уделу СССР.

«Тектоническую», вызванную парадигмальным сдвигом, а не столько политическую, суть перестроечного процесса в СССР доказывают и экспертные свидетельства об инерции распада СССР, действовавшей уже в новой стране – Российской Федерации. Действительно, новая федерация не могла не находиться в психологической зависимости от события распада советской псевдофедерации, и это провоцировало руководителей субъектов РФ выступать с сепаратистскими лозунгами, особенно в национальных республиках. Чечня – самый яркий пример.

Объективно перед руководством РФ в начале 1990-х годов стояли весьма нелегкие задачи. Во-первых, надо было строить новую государственность с нуля, поскольку старая государственность, единая на все советские республики, рухнула по факту распада Советского Союза. К примеру, в Китае в его перестройке государственность не обрушивалась и спокойно использовалась в качестве инструмента требуемых социально-экономических преобразований. В новой России этот инструмент нужно было еще создать, и так возникла Российская Федерация. Но в том и состояла объективная слабость этого быстро созданного государственного инструмента, что в первые годы он и не мог «устояться». Требовалось время на его укрепление, и то – при условии, что сама власть будет строго следовать нормам Конституции РФ, т.е. целенаправленно и решительно вводить институты федерализма и демократии. Как раз целенаправленного строительства государственности по «учебнику» Основного Закона страны и не происходило: власть в своей практике не очень сверялась с Конституцией ни в начальном периоде регионального сепаратизма и слабого федерального центра, ни в периоде построения своей «вертикали».

Во-вторых, перед бывшей РСФСР стояла пожарная задача запуска хозяйственного механизма также с нуля, поскольку советский хозяйственный механизм рухнул даже еще раньше, чем распался Советский Союз, – в 1990 году, когда практически уже не было никакой государственной дисциплины производства, поставок, торговли. Разумеется, новая экономика должна была быть рыночной, хотя бы потому, что введение рыночных механизмов могло быстро решить острейшую проблему потребительского рынка, которого на тот момент в стране попросту не существовало. Эта пожарная мера состоялась, и потребительский рынок заработал. Однако в том и заключался фундаментальный изъян поведения федерального руководства России в первые годы существования РФ, что оно действовало исключительно пожарным образом, бессистемно, вне какого-либо стратегического плана, принимая решения по складывающейся ситуации. И такими же «импровизационными» не обеспеченными наукой и современным мировым опытом, были не только оперативные, но и стратегические решения вроде решения о приватизации.

Не будем приписывать федеральному руководству только возникшей страны «злой умысел». Обстановка сложилась в объективных условиях спешно создаваемой государственности действительно «пожарной», когда требовалось наладить элементарную управляемость при более чем реальной угрозе разрыва единого социально-экономического пространства страны. Те, кто говорят об упущенной возможности использовать «китайский вариант» социально-экономического реформирования, забывают о событии распада Советского Союза, которое состоялось под воздействием более фундаментальных законов, чем воля отдельных или взятых всех вместе политиков. Базовая ошибка руководства РФ состояла в начале истории РФ и сегодня состоит в том, что российская власть игнорировала и продолжает игнорировать фундаментальный контекст перестроечного (переходного) процесса в России – формирование глобальной постиндустриальной парадигмы. Если принять во внимание существование этого фундаментального контекста – глобальной перестроечной волны, – то станет ясно, чего новой России остро не хватает с начала 1990-х годов по сегодняшний день. Стране остро не хватает условного «Петра I» или, если угодно, условного «Александра II», если иметь в виду «тихие», без особых социальных «жертвоприношений», реформы Александра II. Иными словами, стране остро не хватает подлинного реформаторского руководства, которое бы видело современный вектор мирового развития, и было нацелено этот вектор «оседлать». Именно в этом, а не в «консерватизме», имитации «стабильности», точнее называемой застоем, – гражданственность, стратегический талант государственной власти в переходном обществе. Так, реальный Петр I пытался «оседлать» для России индустриальный вектор мирового развития того времени, а реальный Александр II – тот же индустриальный вектор своего времени, когда уже система крепостного права стала нетерпимой, и необходимо было начинать выстраивать институты правового общества. Кстати говоря, не случайно одновременно с реформами Александра II в России происходила гражданская война в Соединенных Штатах, решавшая проблему своего «крепостного права». То есть обе страны были захвачены современной им глобальной перестроечной волной, отделившей парадигму раннего индустриального общества от парадигмы развитого индустриального общества. И в обеих странах руководство почувствовало, что старая институциональная основа социально-экономического развития выдохлась.

Приватизация в РФ – пример «слепого» поведения власти, умышленно или неосознанно не взявшей в расчет постиндустриальный контекст российских реформ. Да что говорить о постиндустриальном векторе! Скорее всего, никто из российских политиков о таких «высоких материях» и не думал. В лучшем случае был ускоренный «ликбез» в отношении того, что такое рыночная экономика. В Советском Союзе, естественно, практики рыночной экономики не только не было, но она находилась под официальным запретом. Советские экономисты, как угодно дипломированные, не только не знали науки о рынке, но воспитывались на прямо противоположном знании – о «социалистическом хозяйствовании». Ситуация заставляет вновь вспомнить Петра I, который – и это исторический факт, зафиксированный в частности А.С.Пушкиным в «Истории Петра I» , – сам вынужден был обучиться необходимым новым умениям в «проектируемой» им России, чтобы компетентно управлять реформами. В России же 1990-х годов среди тех, кто оказался у властного руля, едва ли было серьезное отношению к обучению (в первую очередь, себя) реформам, к тому, что реформы – это, прежде всего, знания и умения. В итоге построенная в России социально-экономическая система оказалась «вне времени и пространства», да и попросту невежественной в смысле непонимания и, главное, нежелания понять, что такое не только постиндустриальная, но даже и вообще рыночная экономика.

Достаточно самого беглого взгляда на российскую экономику образца 1992-2006 годов, чтобы увидеть: в ней откровенно игнорируется самый фундаментальный закон рынка – никаких монополий, никаких «центров власти». Вот – экспертное описание сути рыночной экономики: «Рыночная экономика – это не «естественным образом» возникающая система «заданной гармонии», а, напротив, конструкция в высшей степени хрупкая. Главная сила, противостоящая рыночной экономике, – власть как экономическая, так и политическая, порождающая бесправие в обществе и несправедливость в экономике. Поэтому защита рыночной экономики от власти – важнейшая политическая цель. Именно в этом и ни в чем ином заключается основная идея социальной рыночной экономики! Социальная несправедливость и социальные беды объясняются ограничением рыночной конкуренции вследствие «сращивания бизнеса с властью». Конкуренция – не дикое, а культурное «растение», за которым нужно постоянно ухаживать» .

Не случайно в развитых странах государственное управление придает первостепенное значение антимонопольному законодательству, росту предпринимательства в целом и малого бизнеса в особенности, хорошо понимая, что все эти меры активизируют рыночную конкуренцию, без которой не будет ни роста качества, ни снижения цен. Азбучная истина состоит в том, что монополии – это обязательно снижение качества и рост цен. Даже так называемые «естественные монополии» неэффективны, если они не составляют естественно-монопольного сектора не чего-нибудь, а именно рынка, т.е. если они действуют не как рыночные субъекты при всем своем «естественном монополизме» – как если бы рынка вообще не было, перекраивая по своему усмотрению (к своей корпоративной выгоде) рынок. Такая сила у естественных монополий есть, но они не должны посягать на «окружающий» их рынок .

В современной России не только журналисты, но и экспертное сообщество простодушно употребляют понятие «олигарх» применительно к отечественным владельцам «очень большого» бизнеса. Между тем это понятие унижает не только XXI век, но даже и гораздо более отдаленные от нас столетия, унижает страну, где без всякой рефлексии говорят о типично олигархическом институте «преемников» как вполне достойном механизме передачи власти. Олигархия – античное понятие, и олигархическое общественное устройство критиковал еще Платон. Там, где есть «олигархи», там существует лишь пародия на рынок, поскольку они являются «центрами экономической власти», а рынок не терпит никакого властного давления.

Во всем мире малый бизнес признан важнейшим сектором современной экономики именно в качестве эффективной защиты рыночной конкуренции – т.е. действенным антимонопольным инструментом. В развитых странах доля в ВВП этого сектора доходит до 65% - в среднем. В отдельных же высокоразвитых странах эта доля буквально «зашкаливает». Так, в высокоразвитой Японии на долю малого бизнеса приходится сегодня около 80% всех занятых в экономике страны . Малый бизнес является основой экономики США: в этом секторе, создающем более половины всех инноваций, сосредоточено более 2/3 национальной рабочей силы. Насколько такая структура национальной экономики – где малый бизнес занимает привилегированное положение – эффективна, свидетельствует позиция США как национальной экономики № 1 в мире . В странах ЕС доля малых и средних предприятий в среднем составляет 99,8% всех предприятий национальной экономики, а численность занятых в этом секторе – 65,8% всех занятых. В Канаде к концу 1990-х годов сфера малого бизнеса охватывала 99% всех занятых в частном секторе .

В России же малый бизнес старательно «обставляется» всяческими административными барьерами, что само по себе свидетельствует о непонимании властью сути рыночной экономики. Впрочем, дело даже не в проблеме понимания, а в том, что олигархический режим экономических отношений, естественно, исключает государственную заботу о малом бизнесе, как и о рынке в целом. В частности, проведенное в 2003 году Центром экономических и финансовых исследований и разработок исследование «Мониторинг административных барьеров на пути развития малого бизнеса в России» показало, что малый бизнес проиграл от налоговых нововведений. Эти нововведения были призваны, вроде бы, снизить налоговый пресс на малые предприятия. На самом же деле, считают эксперты, реальное налоговое бремя, напротив, увеличилось .

Подобным образом, в социологическом исследовании, проведенном в Санкт-Петербурге Комитетом экономического развития, промышленной политики и торговли совместно с ГП МЦСЭИ «Леонтьевский центр», более половины (55,7%) опрошенных предпринимателей указали на существующий налоговый режим как основную проблему, с которой они сталкиваются в сфере малого бизнеса . В России над малым бизнесом – 50 видов надзирателей: налоговики, таможенники, санитары, экологи, торговые инспекторы и т.д. и т.д. Но больше всего жалоб от малых предприятий – на милицию, которая буквально замучила малый бизнес проверками и выставлением всевозможных требований . Согласно закону «О милиции» 1991 года, малое предприятие подлежит проверке один раз в два года. По опросам же предпринимателей оказывается: 75% малых фирм подвергаются проверке несколько раз в год, а каждая третья малая фирма – ежемесячно или даже чаще . Ситуация такова, что малый бизнес России нуждается не только в государственной помощи, но и в защите от государства же. Исследования ROMIR-monitoring в Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде и Ростове-на-Дону показали: примерно 75% опрошенных предпринимателей сталкиваются с произволом чиновников и искусственными препятствиями, создаваемыми контролирующими органами .

Собственно, существует прямая экспертная классификация переходных, т.е. реформирующихся, экономик по состоянию в них сектора малого бизнеса. Так, эксперты выделяют:

– группу стран успешных реформ – Восточной Европы и Балтии, – где доля малого бизнеса в ВВП превысила 40%; – группу стран менее эффективных реформ – стран СНГ, в том числе Россию, – где доля малого бизнеса в ВВП и в общей занятости в национальной экономике не превышает 10-20% и не обнаруживает тенденцию роста . Действительно, для переходной экономики доля в ней малого бизнеса – прямой показатель, насколько успешно экономика реформируется. Малый бизнес гораздо больше, чем любой другой сектор, заинтересован в развитии рыночной инфраструктуры и, значит, в скорейшем реформировании экономики, которая находится на переходе к современному рынку. Поэтому: если доля малых предприятий в переходной экономике не достигает «барьера» в 40%, что и наблюдается сегодня в России, то такое состояние малого бизнеса: – во-первых, свидетельствует об отсутствии или частичности реформ; – во-вторых, становится прямым препятствием к их проведению, поскольку слабый малый бизнес гасит реформационную мотивацию, в то время как сильный – создает ее .

Однако обратимся к началу российских реформ. Рассмотрим знаменитую российскую приватизацию. Собственно, что такое приватизация? Экономисты дают такое «техническое» ее определение: «Вопрос о приватизации обоснованно возникает тогда, когда государственное предприятие оказывается неконкурентоспособным при прочих равных условиях, с учетом приобретения навыков функционирования в условиях нормального рынка» .

Как видим, данное определение содержит очень сложное макроэкономическое понятие «нормальный рынок». Притом, что данное понятие – ключевое, прямо указывающее на контекст применения инструмента приватизации. Контекст этот известен – им сегодня является глобальная постиндустриальная парадигма. Таким образом, сегодня «нормальный рынок», помимо того, что это – немонополизированное, конкурентное пространство, представлен рыночной экономикой постиндустриального типа. Мы знаем, что это – инновационная экономика. В инновационной же экономике рынок в смысле предпринимательского (инновационного – по Й.Шумпетеру) поведения играет несравненно большую роль, чем в рыночной экономике индустриального типа. Причем, согласно экспертным констатациям, рыночное (предпринимательское, инновационное) поведение в постиндустриальной экономике уже не связано столь тесно с институтом частной собственности, как это было в рыночной экономике индустриального общества. В постиндустриальной экономике меняется функция приватизации по сравнению с той функцией, которую приватизация выполняла в традиционной рыночной экономике. Приватизация, выполняемая в постиндустриальной социально-экономической парадигме, призвана не столько к укреплению института частной собственности, сколько созданию института эффективных собственников, будь они государственными, частными, смешанными – какими угодно.