Историко-философские проблемы развития науки

Методологические проблемы развития науки и техники

Содержится анализ работ западных исследователей науки, посвященных становлению первой научной картины мира, важный вклад в создание которой внесли Коперник, Кеплер, Галилей, Декарт. Завершение она нашла в трудах Ньютона. Рационалистическая эпистемология конца XIX – начала XX в. оказала огромное влияние и даже до известной степени сформировала концепцию выдающегося французского историка науки А. Койре.

*     *     *

В данном сборнике научных трудов использован информационный ресурс ИНИОН РАН по историко-научным исследованиям, сформированный в 70–80‑е годы прошлого века:
* История становления науки: (Некоторые проблемы): Реф. сб. // АН СССР. ИНИОН, ИИЕТ; Отв. ред. Косарева Л.М. – М., 1981. – 295 с. – (Серия: Науковедение за рубежом);
* Социокультурные факторы развития науки: (По материалам историко-научных исследований): Сб. науч.-аналит. обзоров // АН СССР. ИНИОН; Отв. ред. Микешина Л.А. – М., 1987. – 232 с. – (Серия: Науковедение за рубежом).

Редколлегия

ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
ЗАПАДНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ НАУКИ
(Вводная статья)

Интерес к науке, становящейся решающим фактором в развитии общества, превращающейся в его непосредственную производительную силу, неуклонно растет. Какова природа науки, чем наука отличается от других культурных феноменов, каковы закономерности и перспективы ее развития, каков характер ее взаимодействия с обществом – эти вопросы в настоящее время живо интересуют исследователей. Но ответить на них, не обращаясь к истории науки, невозможно. В силу этого историко-научные исследования приобретают актуальный характер. Вместе с этим возрастает роль выявления предпосылок создания историко-научной концепции, возрастает роль методологии историко-научных исследований. Принципы исследования истории науки анализируются в целом ряде работ философов и историков науки^[1].

Важнейшей методологической проблемой является вопрос об определяющих факторах, о движущих силах развития науки. Что в конечном счете является причиной изменений в способе мышления о мире, причиной появления новых концепций, теорий? В современной западной историографии существует два методологических направления, возникших в конце 30‑х годов нашего столетия, – интерналистское и экстерналистское, представители которых по-разному отвечают на поставленный выше вопрос.

Для историков науки интерналистского направления (А. Койре, А.Р. Холл, П. Росси и др.) науку в конечном счете движет интеллектуальное напряжение, творческая мысль ученого. Социальные условия могут замедлить или ускорить решение той или иной научной проблемы, но они не оказывают никакого влияния на стиль мышления ученого, на интимные процессы его творческой лаборатории. Историки науки экстерналистской ориентации (Д. Бернал, Р. Мертон, Э. Цильзель, Д. Нидам, П. Рэттанси, С. Мейсон и др.), напротив, связывают причины возникновения научных концепций, теорий непосредственно с социально-экономическими условиями, с «социальным заказом».

Признавая правомерность как поисков интеллектуальных истоков той или иной научной концепции, так и выявления путей влияния социальных отношений на готовую, сформированную научную концепцию, марксистская методология нацеливает историка науки на более сложную и трудную задачу – на поиски того, «каким образом социальное включается в логическое и преобразует его.., как социально-экономические и культурно-исторические изменения воздействуют и меняют строй мышления»^[2].

В практике историк науки сталкивается с рядом реальных трудностей. Они вызваны прежде всего специальным характером предмета исследования. Ту реальность, которую исследуют общественные науки (в том числе и история науки как научная дисциплина), трудно уловить «в сетях» экспериментального метода. Об этой особенности, характерной, например, для науки политэкономии, писал в Предисловии к первому изданию «Капитала» К. Маркс: «…при анализе экономических форм нельзя пользоваться ни микроскопом, ни химическими реактивами. То и другое должна заменить сила абстракции»^[3].

История науки имеет дело с явлениями прошлого. Работа историка науки, пишет С.Р. Микулинский, «аналогична работе палеонтолога, и историю науки в некотором смысле можно назвать палеонтологией познания. Историк науки, даже тогда, когда он изучает близкое ему время, в сущности, всегда имеет дело с тем, чего уже нет»^[4]. Н.И. Кузнецова сравнивает деятельность историка науки с работой археолога. «История науки, – пишет она, – должна пониматься как археология научного познания»^[5].

В силу данных причин в историко-научном исследовании роль теоретического мышления приобретает исключительно важное значение. Физик-экспериментатор находится в более выгодном положении. Но если для него при проведении эксперимента необходима руководящая идея, то в историко-научном исследовании, где о проведении эксперимента говорить не приходится, роль методологической установки, руководящего принципа особенно велика. Само выделение конкретного предмета в таком исследовании (например – определенной научной дисциплины на ранних стадиях развития науки) является далеко не простой задачей: оно также предполагает определенную теоретическую установку. Ведь в реальной истории науки исследуемый предмет тысячью живых нитей связан с окружающей культурной средой, социально-экономическими условиями. Для теоретического осмысления историку науки необходимо мысленно вычленить исследуемый предмет «в чистом виде» из окружающего «фона», сознательно оборвать нити, связывающие предмет с этим «фоном». Без этого историк науки не сможет выявить сущности исследуемого явления; он рискует превратиться просто в архивариуса, регистрирующего отдельные события и факты. Для того чтобы по отдельным историческим фрагментам воссоздать целостный процесс возникновения и развития научных концепций, теорий, методов, дисциплинарных направлений, необходимо отделять в историко-научных фактах существенное от несущественного, а для этого необходимо располагать теоретической «системой отсчета».

Учитывая сказанное выше, становится понятной роль правильной методологической концепции: при несоблюдении в историко-научном исследовании диалектической «меры» может возникнуть опасность отрыва теоретической модели от реальной исторической почвы. Именно здесь лежат истоки проблемы соответствия реконструированной, воссозданной силой теоретического мышления картины реальному ходу истории науки. В западной методологии историко-научных исследований эта проблема встает как проблема соотношения «философии науки» и истории науки, «рациональной реконструкции» (внутренней истории) и реальной (внешней) истории науки.

Важной проблемой методологии истории науки является проблема преемственности. В каком отношении находится новая научная теория к старой, один этап развития науки к другому, зрелая наука к неразвитому состоянию, наука в целом к донаучным формам знания? Является ли развитие науки «линейным» процессом количественного накопления качественно однородных элементов или он представляет собой ряд качественно отличающихся друг от друга этапов? Ответа на эти вопросы в виде явно сформулированной и сознательно решаемой методологической проблемы или в виде имплицитной установки не может избежать ни одна историко-научная концепция.

Марксистская методология предлагает вполне определенный принцип решения этой проблемы. «Марксистская концепция развития науки, – пишет С.Р. Микулинский, – включает позитивное, творческое, ведущее вперед, толкающее к новым исследованиям решение проблемы преемственности научного прогресса и специфичности, нетождественности, принципиальной новизны каждого этапа»^[6].

Однако в западной методологии и истории науки проблема преемственности в настоящее время является весьма актуальной. Причина этого состоит в том, что принцип преемственности (в той форме, в какой он выступил в позитивистской историографии)^[7] подвергся резкой критике со стороны целого ряда философов
и историков науки – П. Дюгема, Е. Барта, А. Койре, Р. Мертона, Э. Цильзеля, Д. Нидама, Т. Куна, М. Поляни, Н. Хэнсона, П. Фейерабенда^[8] и многих других.

В работах наиболее радикальных критиков позитивизма вместо идеи кумулятивности вводится принцип дискретности. Между сменяющими друг друга концепциями, теориями постулируется когнитивная «пропасть». Это является одной из причин отказа наиболее радикальных философов науки серьезно заниматься генезисом науки. Ведь для того, чтобы ответить на вопрос, как и когда возникла наука, нужно иметь четкий критерий отличия науки как целого от донаучных форм знания. Но в работах Т. Куна и близких ему в методологическом плане исследователей целостность науки рассыпается на фрагменты, на отдельные периоды господства качественно различных, несоизмеримых парадигм, теорий и вопрос о единстве науки не поднимается.

Упрощенность куновской модели развития науки вызывает критическую реакцию даже среди его последователей. Например М. Мастерман, подробно анализируя понятие «парадигма», классифицирует различные оттенки смысла этого понятия по трем рубрикам: метафизические парадигмы, социологические и конструктивные. Оригинальность куновского социологического смысла понятия «парадигма» Мастерман видит в том, что она может функционировать тогда, когда еще нет теории. Но в таком случае возникает вопрос: а что существует до возникновения парадигмы? Мастерман считает, что куновская концепция не может дать четкого ответа на этот вопрос, ибо Кун не различает три состояния науки: науки без парадигмы, науки со множеством парадигм и науки с двумя парадигмами^[9].

Проблема преемственности, таким образом, особенно остро встает при решении вопроса о генезисе науки^[10], о формировании научной «метапарадигмы». Решая эту проблему, историк науки за исходный пункт анализа не может не принять развитую, зрелую форму науки, в которой она функционирует в современном обществе. Его задачей является выявление путей формирования этой целостной зрелой формы. Однако при решении этой трудной задачи может возникнуть опасность «модернизации» явлений прошлых эпох, опасность приписывания этим явлениям несвойственных им черт. При таком ретроспективном подходе, свойствен-
ном историкам науки позитивистской ориентации, исследователь вырывает из целостного культурного контекста прошлых эпох
отдельные факты, объявляя их «предвосхищениями» будущих научных достижений, гениальными «догадками», «проблесками» научных мыслей на «ненаучном фоне» прошлых эпох, на основании внешнего сходства с соответствующими утверждениями современной науки. При таком подходе упускается из виду, что наука рождается как органическое целое, как система, как целостный социальный организм с присущим ему способом мышления.

Необходимость учета исторического контекста при ана-
лизе становления современного научного метода подчеркивает А.В. Ахутин. Когда историки науки, пишет он, занялись исследованием трудов средневековых францисканцев, создавших научную школу в Оксфордском университете, они были поражены, обнаружив у них декларации и высказывания, по своему духу удивительно напоминающие эмпирическую идеологию современной науки. Однако проблема состоит не в том, признавали или не признавали, изучаемые нами философы и ученые роль непосредственного опыта, и даже не в том, какие методологические теории эмпирического исследования они выдвигали. Все это может относиться к «мнениям» ученых о своей работе, и в этом отношении историк науки должен проявлять особую критичность. Проблема ставится определеннее, если мы зададим вопрос: в контексте какого типа теоретического мышления появляются и получают определенный смысл отмеченные автором эмпирические исследования, как связаны они с мышлением эпохи, взятым в целом? Только в этом случае мы сможем выйти из узких рамок той историко-научной мысли, которая повсюду стремится найти зачаточные формы
современной науки, и, напротив, анализируя специфические формы научных культур, сможем глубже понять природу научно-теоретической деятельности современной эпохи^[11].

Сложный процесс становления науки требует диалектического подхода. Образцом такого подхода служит метод Маркса, применяемый им к исследованию политической экономии и истории экономических учений. Анализируя категорию труда (какой она предстает в работах английских экономистов) и условия применимости этой категории к социально-экономическим условиям докапиталистических формаций, Маркс пишет, что пример с трудом убедительно показывает, что даже самые абстрактные категории, имеющие силу для всех эпох, представляют собой в такой же мере и продукт исторических условий и обладают полной значимостью только для этих условий и в их пределах. «Буржуазное общество есть наиболее развитая и наиболее многообразная историческая организация производства. Поэтому категории, выражающие его отношения, понимание его структуры, дают вместе с тем возможность заглянуть в структуру и производственные отношения всех тех погибших форм общества, из обломков и элементов которых оно было построено… Анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны… Буржуазная экономика дает нам, таким образом, ключ к античной и т.д. Однако вовсе не в том смысле, как это понимают экономисты, которые смазывают все исторические различия и во всех формах общества видят формы буржуазные. Можно понять оброк, десятину и т.д., если известна земельная рента, однако нельзя их отождествлять с последней»^[12]. «Как вообще во всякой исторической, социальной науке, – пишет он далее, – при рассмотрении поступательного движения экономических категорий нужно постоянно иметь в виду, что как в действительности, так и в голове субъект – здесь у нас современное буржуазное общество – есть нечто данное и что категории выражают поэтому формы наличного бытия… Это соображение следует иметь в виду, потому что оно сразу же дает решающее указание относительно расчленения предмета»^[13].

Приступая к теоретическому анализу, нельзя забывать, подчеркивает Маркс, что «каждая форма общества имеет определенное производство, которое определяет место и влияние всех остальных производств и отношения которого поэтому точно так же определяют место и влияние всех остальных отношений. Это – то общее освещение, в сферу действия которого попали все другие цвета и которые модифицирует их в их особенностях»^[14].

Таким образом, следуя в вопросе становления науки Марксовой методологии, необходимо учитывать, что хотя категории современной науки и дают возможность плодотворного исследования форм знания, присущих прошлым эпохам, но это отнюдь не позволяет смазывать «все исторические различия» (Маркс) и во всех формах знания, присущих прошлым эпохам, видеть принципы и категории современной науки.