РЕЦЕНЗИЯ

на монографию А.М. Кулькина «Наука в России: Процесс деградации и перспективы ее возрождения?»

Основания динамики науки как культурного явления и как социального института во всем сложном переплетении собственно научного познания и научных идей, с одной стороны, и осуществления наукой социальных и культурных миссий, организации и управления наукой, финансового, материально-технического, кадрового, информационного (и т.д.) обеспечения науки, с другой – это сложнейший комплекс. От понимания его природы, глубины анализа в ту ли иную эпоху, в той или иной культуре решающим образом зависит позиционирование науки в каждой национальной культуре и в мире в целом. Неспроста вновь и вновь появляются попытки разобраться в переплетении социально-культурных детерминант научного развития. Одна из таких попыток предпринята в работе известного специалиста по науковедению А.М.Кулькина. Эта попытка особенно важна потому, что она предпринята в исторический для всей российской науки момент – момент принципиального реформирования РАН РФ. Реформирования, которое решает судьбу будущего российской науки на ближайшие десятилетия.

В рецензируемой работе критически разбирается опыт управления наукой в советский период, в постсоветское время (вплоть до современного периода) и делается вывод о том, что ни та, ни другая системы не способствуют эффективному развитию науки. По мнению автора монографии, выход их этого тупика предлагает сама объективная история, которая на смену и капитализму, и социализму ведет новый тип общества, культуры, цивилизации – информационное общество, в котором науке будет отведена заслуженная – ключевая – роль в развитии общества, наука перестанет третироваться социальными институтами тех или иных социально-политических систем и отдельных персонажей различных политических режимов. Реальная мощь науки встанет на твердую почву соответствия потребностям объективной реальности (информационного общества) как объективным потребностям передового человечества.

Автор книги по-прежнему считает, что на данный момент наиболее удачный опыт и социальную модель развития науки предлагает модель США и хотя в данной работе автор существенно меньше, чем в прежних работах, педалирует на удачности именно американского опыта, но фактически именно последний оказывается единственной оптимальной моделью, которая, о мысли автора, в большей степени соединяет в себе два главных требования к организации науки – академической свободы и масштабного финансирования. К сожалению, автор не принимает во внимание и не вовлекает в свои оценки того широко известного факта, что США – не просто государство-банкрот, которое существует в долг всему миру, но еще и жуирующий банкрот, который все отрасли своего хозяйства, в том числе науку, топит в деньгах в долг всему миру и за счет всего мира – что за Вторую мировую войну, когда Европа и Россия понесли гигантские потери, состояние Америки в пересчете на одного американца выросло в 4 раза; что США с населением в 5% поглощают до 50% мировых ресурсов и никакая другая страна этого позволить себе не может потому; что если все человечество будет потреблять так, как США, все разведанные и используемые ресурсы планеты закончатся в течение 5 лет, и потому американская модель – уникальна, она не может быть воспроизведена. Приводимые же в качестве образцов организации труда, системы менеджмента, государственного управления прагматические концепции Ф.Тейлора, П.Дракера, Ф.Хайека базируются и стали успешными в первую очередь именно поэтому, а во-вторых – благодаря тому, что выросли из культуры американского прагматизма, разработаны американцами для американцев, в расчете именно на американского человека и потому оказались эффективными. Без анализа этого общекультурного фона рассуждения лишь о науке становятся абстрактными. Причем, при сопоставлении моделей организации науки у автора порой проскальзывают эмоции, которые в ходе оценок приводят еще и к тому, что происходит сравнение «всего хорошего» «у них», в Америке, и «всего плохого» «у нас». Причем, дается в целом критическая оценка эволюции российской науки от советской науки до современности, за редким исключением (например, краткая, буквально тезисная, позитивная оценка опыта организации отраслевой науки в СССР). Странно и то, что принципиально иные, но оказавшиеся не менее эффективными в последние два десятилетия науки Индии и Китая никак не фигурируют и не исследуются как модели.

Двумя основными принципами, сочетание которых в идеале должно лежать в основании современной науки, А.М.Кулькин считает принцип «академической свободы» в организации науки и научной деятельности и обширного (достаточного) и самим научным сообществом распределяемого бюджета науки. При этом, если по первому принципу автором приводится довольно много аргументов и примеров, проводится анализ, в частности, делается вывод о несовместимости тоталитарных режимов принципу академической свободы, их органической чуждости науке вообще, то второй принцип остается латентным и слабо проясненным. Причем, слабость аргументации того, на основании чего, в каких объемах, кем и в чьем лице и т.д. общество (или государство?) должно финансировать науку – не недостаток данной конкретной работы, а общая «болезнь» научного сообщества. Это является слабым местом всего научного сообщества и его руководителей – по большому счету, и те и другие привыкли (порой искренне) считать, что финансировать научную работу – это святая обязанность государства, общества и этого просто почему-то не понимают некоторые руководители той ли иной страны, оказываются органическими не приемлющими этого те или иные политические режимы. Однако именно из этой установки следует генеральная задача научного сообщества, в сущности своей романтически-просветительская – объяснить чиновникам роль науки, найти путь к пониманию ими этого, причем, с абсолютной уверенностью, что именно на пути понимания простой истины необходимости науки со стороны руководителей сообщества лежит ключ к дверям от финансирования науки. И авторы, поддерживающие данную идеологему, в том числе А.М.Кулькин, пытаются сделать все для того, чтобы «достучаться» до умов и сердец власть предержащих, как на уровне теории, так и в своей практической деятельности. При этом оказывается, что основной вектор требований и упреков (в том числе в монографии) повернут от науки – к государству и стране, по всей видимости, в уверенности, что внутри самой РАН и российской науки – все хорошо, что наука сама разберется в своих проблемах, если власть не будет ей мешать, а будет исполнять свой долг – помогать науке. Однако и это совершенно не так, о чем несколько позже.

В действительности современная наука – это социальный институт, а не клуб любителей научного познания, что в рамках либеральной буржуазной модели демонстрируется наиболее прямолинейно. Потому наука в принципе не может быть свободной от общества до такой степени, к которой в идеале устремляет «академическая свобода» и ожидают научные романтики. То, что наука не может быть свободной от общества – это объективная данность, но если оценивать ее, то это не только «плохо», но и «хорошо». Плохо потому, что это всегда, порой чрезмерно, связывает творчество. Но хорошо потому, что на деле чрезмерная «свобода» столь же разрушительна, как чрезмерный диктат – так, например, именно значительная, а порой просто полная оторванность от задач и потребностей общества и государства, неспособность ответить на вызовы эпохи привела к тому, что по целому ряду направлений науки РАН, в первую очередь социально-гуманитарных, находится сегодня в плачевном состоянии. Ведь на деле современное состояние российской науки не альтернатива «академической свободе», а ее результат. В поздние этапы постсоветского периода, как ни парадоксально, именно проблема академической свободы была решена наиболее радикально, пожалуй, за всю историю развития российской Академии наук, причем, абсолютно логично для либеральной власти, которая сказала – вот тебе, научное сообщество, требуемая свобода, в твою жизнь и деятельность государство и общество не вмешиваются, правда, за небольшие деньги – причем, все же продолжая платить за эту бесконтрольную свободу бюджетные (!) деньги. Научному же сообществу, видимо, необходима академическая свобода за еще большие деньги. Но тогда закономерный вопрос – а при чем здесь свобода? Ведь давно известен железный закон бюджетирования – кто платит, тот и заказывает музыку. Поэтому на деле нормы научного этоса в виде идеологемы «чистого знания» и «академической свободы» на деле трудно совместимы не только с тоталитарным режимом, но и с любым другим, кроме американского в указанном выше смысле. Во-первых, просто потому, что «чистая наука» это не что иное как утопия, а во-вторых, потому что наука действительно должна быть ответственным и подотчетным обществу и государству социальным институтом, а не клубом ученых, финансируемых за счет общества. Она должна проблематизироваться, направляться, стимулироваться практикой и нести ответственность перед социальной практикой, проверяться ею. Причем, в истории России (и не только России) были периоды, когда государству было жизненно нужны научные результаты и для их достижения оно просто уничтожило свободу и жестко, порой даже жестоко, принудило ученых работать эффективно. Однако это не снимает, а лишь усложняет проблему жесткой привязки науки к общественной практике.

Ну а развитие науки в современной российской государственной системе с сильнейшим креном в область феодально-криминальных отношений действительно вообще является нонсенсом. Тем более является нонсенсом пытаться найти путь к умам и сердцам власть предержащих, и не нужно удивляться, что так «повезло Курчатовскому институту» – конечно повезло, если его директор брат лучшего друга Президента РФ.

Однако самым страшным в призыве интеллектуалов к абстрактной свободе является другое. Высокая степень сходства отдельных идей радикальной либеральной идеологии с принципами «академической свободы» при определенной усталости научной интеллигенции от социально-исторических обстоятельств, от диктата государства, препятствующих развитию науки и творчества, приводит как минимум – к ошибочным идеям, а как максимум – к сознательному участию в разрушительной идейной и социальной активности, к отходу от принципа служения народу и Отечеству, присущих традиционной русской интеллигенции. Наука из инструмента познания истины превращается в инструмент идеологической и социальной борьбы и при этом наука перестает нести в себе научные принципы – особенно принцип критичности, ради идеи «свободы» даже вставая на сторону псевдонауки, разрушительных идеологических учений и стоящих за ними социальных технологий, являющихся основой деконструкции всякого сущего, разрушения реальности, как это случилось в том числе в России и продолжается в направлении усиления разрушения российской государственности и установления на ее территории американского протектората либо превращения России в полную колонию Запада. Потому что, как широко известно после серии публикаций, культурное сообщество также вполне управляемо и направляемо с использованием специальных технологий. Такие технологии, использующие искренний энтузиазм деятелей науки и культуры, активно разрабатываются и внедряются в странах Европы и России уже около 50 лет, усилиями разведывательно-диверсионных структур (особенно ЦРУ) направляя активность идейных и социальных усилий в общее русло разрушения любой – кроме американской – культуры и цивилизации (см. особенно книгу внимательной английской исследовательницы, изучившей больше 30 мировых архивов: Френсис Стонор Сондорс. ЦРУ и мир искусств: культурный фронт «Холодной войны». М., 2013). Поэтому не странно, а вполне закономерно и рукотворно распространение иллюзий превосходства американского образа жизни и в России. Все дело в том, что либерализм не просто «лжив, увертлив, трудно уловим», как отметил еще русский композитор В.Гаврилин, но в американском прагматическом варианте он еще цинично жесток и технологически изощрен. Поэтому «академическая свобода» в ее абстрактных, оторванных от земли формах оказывается абсолютно беззащитной от ловких технологов и мошенников от либерализма, собственной иллюзорностью и утопичностью создавая почву для антинаучности и деконструкции сущего. Поэтому тот факт, что искренние научные работники попадаются в идеологические ловушки не странен. Вот и в работе А.М.Кулькина встречаем дифирамбы в адрес одного из эпицентров развертывания американских технологий в России – центра ИНСОР. Продавливание проамериканской, в сути своей компрадорской либеральной модели с беззастенчивым использованием псевдонаучной оболочки, за которой скрывается разрушительная агрессия – давно понятная научному сообществу технология ИНСОР, в связи с чем после серии разоблачений по крайней мере ссылки на него со стороны власть предержащих перестали носить открытый характер (см. обширную дискуссию вокруг очередного доклада ИНСОР на страница журнала Власть №6-8, 2011). Еще один дискуссионный момент связан с предложениями автора относительно системы управления наукой. В целом, они сводятся к двум принципам – 1) управлять должны ни в коем случае не чиновники, а сами ученые и 2) должен быть прямой контакт науки и Президента РФ в виде должности советника Президента РФ по науке, который должен занимать Президент АН РФ.

Однако принцип управления наукой самими учеными, как видели, не всегда эффективен. Относится это и ко второй основной идее автора о советнике Президента РФ. Скорее, речь должна идти об эффективной современной системе управления, которая должна быть основана на научных исследованиях и выполняться специализированными подразделениями, ответственными за это. На сегодня же научного инструмента выстраивания политики РАН – научной, кадровой, институциональной, коммерческой – и осуществления стратегического управления, планирования, проектирования просто не существует. Фактически, эти функции выполняют руководители институтов и их сотрудники (повторяя модель управления страной – руководители и их «советники», причем, использование идей «советников» измеряется не качеством идей, а близостью к уху или скоростью бега до кабинета начальника). Сами же советники в своей деятельности основываются либо на зарубежном опыте (то есть мыслят абстрактно), либо на собственном понимании развития отрасли научного знания (что не тождественно объективной потребности, как и любое мнение), либо на опыте взаимодействия и связях в отношениях с отдельными персонажами во властных и деловых структурах (то есть в русле чисто феодальных отношений отстаивая интересы своей «вотчины» в виде института), ну или либо откровенно в русле осуществляемой их руками зарубежной технологии управления российской наукой. На самом деле, все предлагаемые модели и предложения, в том числе те, которые высказаны в ходе обсуждения реформы РАН, не мешало бы (давно!) проверить с помощью и на основе научных исследований, разработать и обсудить сценарии развития РАН в условиях современной социальной динамики и т.д. Однако, похоже, что за 20 пореформенных лет такой работы проделано не было ни внутри академии как социального института, ни внутри уполномоченных на то институтов и научных подразделений РАН. Пока не грянул гром и «научные мужики» тоже не стали «креститься», то есть ничего не исследовали и не разрабатывали. Более того, вновь «как всегда» – когда в мире уже давно сформирована модельно-сетевая организационная система (о чем пишет и автор в монографии), в том числе с транснациональными фрагментами, наша страна отстает в развитии управления, в механизмах интеграции в мировое научное сообщество при условиях паритетной национальной выгодности и конкурентности, не имеет опыта и концепции эффективного взаимодействия вертикально-интегрированных структур с сетевыми структурами в различных сферах науки и на междисциплинароном уровне.

Поэтому на деле, исходя их азов программно-целевого управления, основной задачей должно являться выстраивание целевой управленческой политики, что требует институциализации специализированного исследовательского подразделения внутри РАН и его институтов, предложения и расчеты которого лишь и могут быть основанием для принятия управленческих решений как коллегиальными органами управления (Ученые советы РАН и институтов), так и директорами институтов. В связи со всем сказанным еще одно наблюдение – традиционное использование концепта «научно-техническая политика» требует замены на концепт «научная политика». Дело в том, что научно-техническая политика, как показывает практика, приводит к сосредоточению в первую очередь именно на технической и технологической политике, на политике в области разработки инновационных технологий (так нужных всеми миру и Западу) – но ни в коем случае не на политике управления в сфере науки. Отсутствие даже постановочной проблемы о разработке политики в области социально-гуманитарных наук, социально-гуманитарных технологий, организационно-управленческих технологий, в том числе применительно к самой науке, создает феномен управленческого хаоса в науке, отсутствия у российской науки собственных обеспечивающих управление аналитических технологий, маркетинга, обеспечения безопасности, конкурентоспособности, PR, взаимодействия с обществом и системами государственного и корпоративного управления и т.д. Причем, автор рецензируемой работы представляет Институт научной информации по общественным наукам, то есть, института, предназначенного в первую очередь исследовать научную динамику и обеспечивать научной информацией научное сообщество в сфере социально-гуманитарных наук, в том числе в сфере технологий управления наукой. Именно здесь, кстати, лежит решение многих острых проблем, которые поднимаются в монографии, в том числе ответ на вопрос о науке в современном российском обществе. Наука в ее абстрактном виде, «наука вообще» не существует как феномен и не может развиваться.

Селиванов А.И.
д.филос.н. профессор,
начальник научно-исследовательского отдела АЭБ МВД России