РАЗДЕЛ ПЯТЫЙ
Инфраструктура технологического развития России:
Состояние, становление, перспективы

Прежде чем начать исследование названной нами темы, необходимо сказать несколько слов о термине «парадигма», который мы намерены использовать в тексте монографии. В переводе с древнегреческого на русский язык этот термин означает «модель», «пример», «образец». Применительно к науковедению он был впервые использован Т. Куном в его широко известной среди обществоведов книге «Структура научных революций» (1962). Как и многим другим терминам, заимствованным из мертвых языков, в языках современных ему придается целый ряд близких по смыслу, но не идентичных значений. У самого Куна таких значений насчитывается более двух десятков, но главным среди них, получившим широкое распространение в научной литературе и даже вошедшим в энциклопедические словари, стало «модель постановки проблем и их решения, методов исследования, господствующих в течение определенного исторического периода в научном сообществе» (1). Итак, начнем наш анализ с первого требования парадигмы научно-технического развития.

5.1. Постановка проблемы исследования

В России начала XXI в. существуют все атрибуты научно-технического развития, которое могло бы дать социально-экономический эффект инновационного развития. В России есть наука, образование, промышленность. Вошла Россия и в координаты информационного общества. Однако наличие всех этих институтов не складывается в инфраструктуру инновационной экономики. На сегодняшний день Россия имеет инфраструктуру технологического развития и экономику XIX в.

Мировая экономика XIX в. была экономикой естественных ресурсов, сырья, прежде всего нефти, поэтому экономически выигрывали те страны, которые были щедро наделены естественными ресурсами. К сожалению, Россия, чрезвычайно богатая естественными ресурсами, и сегодня продолжает экономически жить в прошлом времени, хотя для мировой экономики XIX в. закончился в 1980-е годы. Тогда в мировой социально-экономической системе произошла по существу своему инфраструктурная революция, названная П. Дракером организационно-управленческой революцией и давшая начало новой инфраструктурной парадигме технологического (социально-экономического) развития (2). Современная научная литература дает более чем достаточно материала, чтобы сформулировать суть этой инфраструктурной (организационно-управленческой) революции в следующих параметрах постиндустриальной социально-экономической парадигмы, которая возникла в результате данной революции.

1. Постиндустриальная социально-экономическая парадигма является парадигмой не экстенсивного, как в традиционной экономике, а интенсивного экономического роста, когда меняется сама доктрина ВВП, прирост которого достигается уже не столько за счет расходования природных ресурсов, сколько, напротив, благодаря развитию ресурсосберегающих технологий, резко снижающих зависимость экономического роста от природных ресурсов,      земли, рабочей силы, полезных ископаемых.

2. Технологические (ресурсосберегающие) приоритеты постиндустриальной социально-экономической парадигмы обусловливают ее постматериальный (постэкономический) характер, когда материальные активы, основные фонды, само производство материальной стоимости перестают быть фактором эффективности предприятия. Таким фактором становится интеллектуальный капитал, преобразующий всю систему традиционного бухгалтерского учета, поскольку предприятие строит свою финансово-экономическую стратегию с опорой уже не на материальные, а информационные издержки, которые, в отличие от материальных издержек, являются технологиями, т.е. сами себя окупают. И значит, предприятие тем более эффективно, чем больше его информационные издержки (больше доля производства добавленной стоимости и меньше материальные активы). Недаром эта постматериальная тенденция хозяйствования получила в научной литературе следующие определения: информационная экономика, интеллектуальная экономика, экономика знаний*.

3. Выдвижение на первый план в постиндустриальной экономике ее интеллектуального капитала ставит в центр постиндустриальной хозяйственной системы то, что в научной литературе определяется категорией человеческого капитала (потенциала)*^*.

4. В постиндустриальной экономике, именно в силу ее опоры на интеллектуальный и человеческий капитал, существенно возрастает значение организационно-управленческих систем. Фактор человеческого капитала – широкообразованных, высококвалифицированных и способных к новаторским решениям профессионалов – обусловливает феномен инновационной экономики, т.е. экономики эффективного управления, которая способна эффективно компенсировать дефицит естественных ресурсов. Показательно, что научная литература фиксирует качественное изменение всей системы менеджмента, все в большей степени приобретающего характер методологии: стратегического планирования деловой активности предприятия и все меньше замыкающегося на чисто технических (материально-производственных) вопросах. Причем существенным, если не главным, направлением этой переориентации менеджмента становится так называемый «менеджмент интеллектуального и человеческого ресурса» – МИЧР (Human Resource Management – HRM)*.

5. Основополагающий в постиндустриальной экономике фактор интеллектуального и человеческого капитала меняет в этой экономике качество рынка труда и сферы занятости. Поскольку наблюдается тенденция, когда работодателям нужна не всякая рабочая сила, а именно человеческий капитал, они вынуждены переходить к новой доктрине занятости, в соответствии с которой предприятиям выгодно комплектовать свои штаты из широкообразованных, высококвалифицированных и высокооплачиваемых профессионалов и гарантировать такие кадры от увольнения. В свою очередь, эта тенденция ставит перед государственной политикой задачу такого управления рынком труда, чтобы он превратился в устойчивый резерв человеческого капитала, для чего необходимы масштабные меры косвенного управления рынком труда (определенная государственная политика в области образования, структурная экономическая реформа и т.д.)*^*.

6. Постиндустриальную экономику отличает специфическая отраслевая структура, в которой получают преимущество перерабатывающие, «урбанизированные» и наукоемкие отрасли, а также сфера услуг и особенно информационно-технологическая сфера. Собственно, последняя тенденция и является уникальной характеристикой постиндустриальной экономики, поскольку все остальные тенденции плавно нарастали в течение всего периода существования индустриальной хозяйственной системы  (3).

Эксперты указывают на следующий «парадокс» России. В стране находятся от 25 до 40% мировых запасов невосполнимых природных ресурсов и первоклассные сельскохозяйственные угодья (знаменитые черноземы). На каждого жителя приходится 11,7 условных единиц ресурсов (приходящихся на каждого жителя планеты), в то время как на жителя США – только 2 единицы, жителя Западной Европы – всего 0,67 единицы, жителя остального мира – 0,58 единицы. Каждый гражданин России потенциально в 6 раз богаче американца и в 17,5 раза богаче любого европейца. Российское население является одним из самых образованных в мире (4).

И при этом Россия сильно проигрывает Южной Корее, Китаю и Сингапуру, не говоря уже о США, Японии и других развитых странах, рынок высокотехнологичной продукции, имея долю на нем в 0,13% против 5% Китая, 7% Сингапура, не говоря уже о 25% США и 35% ЕС (4).

Российский «парадокс» имеет очевидное объяснение: страна, перешедшая из ХХ в. в XXI в., не вписалась пока в произошедшую в 1980-е годы инфраструктурную (организационно-управленческую) революцию и поэтому имеет де-факто крайне неэффективную систему управления. Современная российская система управления объективно такова, что она в принципе не выстраивает инфраструктуру общества, восприимчивую к технологическому развитию и стимулирующую технологическое развитие. Не выстраивает даже не столько из-за своей коррупционной составляющей (разумеется, блокирующей должные функции управления), сколько просто из-за своей принадлежности к инфраструктурной парадигме XIX в., когда в безусловном социально-экономическом привилегированном положении находились «нефтяные» страны и управление ориентировалось на естественно­-ресурсную инфраструктуру мировой экономики.

 Современная Россия не использовала шанс, который предоставили ей 1990-е годы, чтобы уйти от устаревшей экономики, ориентированной на мировую нефтяную цену, и приобщиться к мировому тренду строительства инфраструктуры общества (в том числе экономики) знаний и компьютерных информационно-коммуникационных технологий. Еще в 1970-е годы отказались от «экономики мировой цены на нефть» Соединенные Штаты, которые быстро извлекли урок из тогдашнего падения мировых нефтяных цен и стали импортерами нефти, хотя и имели технологичную нефтедобывающую и нефтеперерабатывающую промышленность. Уже в XXI в. даже такая богатейшая «нефтяная» страна, как Катар, имеющая 64 тыс. долл. на душу населения, решилась уйти от «нефтяной» инфраструктуры в пользу инфраструктуры экономики знаний и компьютерных информационно-коммуникационных технологий. Россия же к 2010 г. не только не поступилась социально-экономической инфраструктурой «нефтяной» страны, но укрепилась в этой «несовременной» инфраструктуре. Даже Советский Союз помимо экспорта сырья все же занимался и технологическим экспортом (по крайней мере в страны социалистического лагеря) самолетов, автомобилей, оружия и других продуктов перерабатывающей промышленности. Советский технологический экспорт был на мировом рынке неконкурентоспособен, но спасал Совет экономической взаимопомощи (СЭВ) – межгосударственную экономическую организацию социалистических стран. Мировому рынку Советский Союз был нужен лишь в качестве «сырьевой» страны, и именно мировой рынок, опустив нефтяные цены, нанес нокаут всей системе СЭВ, в том числе и Советскому Союзу. Никакой геополитики – чистая экономика. Политический процесс распада СССР явился следствием обрушения (мировым рынком) советской модели экономки.

К сожалению, родившаяся в 1991 г. новая Россия, как показала вся ее последующая история, не извлекла никакого урока из «жизни и смерти» Советского Союза – именно экономического урока. Большую популярность получила идея не столько экономических, сколько политических причин конца СССР. Как будто можно было бы сохранить СССР, действуй перестроечное руководство иначе, например, прими это руководство программу «500 дней», не будь известных событий августа 1991 г., не выступи российский, украинский и белорусский лидеры с меморандумом о прекращении полномочий СССР и т.д. Однако история потому и не имеет сослагательного наклонения, что не она подчиняется политикам, а политики подчиняются ей как социально-экономическому процессу, развивающемуся по фундаментальным (неполитическим) законам мирового социально-экономического рынка, который сильнее любой государственной администрации. Прозорливая государственная политика будет отслеживать мировые социально-экономические тенденции и принимать по ним адаптационные решения, как это сделали в 1970-е годы Соединенные Штаты, приняв решение стать страной – импортером нефти ввиду ненадежности «нефтяной» экономики. Непрозорливая же государственная политика будет игнорировать сигналы мирового социально-экономического рынка, закрывая саму возможность адаптационных решений и ввергая страну в риск системного провала, что и произошло с СССР в те же 1970-е годы. Перестройка – в сущности, попытка вписать страну в современную парадигму технологического развития – была объявлена слишком поздно, когда уже, используя известное выражение того же лидера перестройки, «процесс пошел», именно процесс системного провала страны. Достаточно сказать, что Китай провел свою перестройку – с той же целью введения страны в современные параметры технологического развития – на десять лет раньше СССР.

За все 18 лет своей истории новая Россия пока так и не решилась на инфраструктурный проект, с которым опоздал СССР и который с 1978 г. весьма целеустремленно, последовательно и успешно реализуется в Китае. Этот инфраструктурный проект превратил некогда «нулевую» в технологическом, научном и образовательном отношении страну в передовую державу – во влиятельного глобального игрока, которого прочат в мировые экономические лидеры XXI в. Россия пока может только мечтать о глобальном экспорте технологичных товаров с клеймом «made in Russia», а мир заполоняет технологичная (обрабатывающей промышленности) продукция с клеймом «made in China». За этим стоит не только фактор китайской «дешевой рабочей силы» и выгоды для развитых стран переводить свое производство в Китай, а прежде всего доверие мирового рынка к технологической культуре КНР. Почему-то глобальная экономика не знает аналогичного феномена «дешевой рабочей силы», например, ни из одной из стран СНГ.

Российская Федерация повторяет ошибку СССР, инерционно охраняя инфраструктуру «под сырьевую экономику». Дело в том, что такая инфраструктура в принципе невосприимчива к технологическому развитию:  она не создает спрос на технологическое развитие. Действительно, если социально-экономическое благополучие страны определяется добычей и экспортом сырой нефти и природного газа, то для обеспечения этого примитивного экономического процесса, конечно, нужны технологии, но такой в принципе нетехнологичной экономике не нужен феномен технологического развития, она отчуждена от него, а он – от нее. Так было в СССР, где практически отсутствовали технологии гражданского назначения. Так остается и в современной России, где инфраструктура «под сырьевую экономику» блокирует саму мотивацию технологического развития. Однако СССР имел мощный военно­-промышленный комплекс, и там были сосредоточены наука и технологии. В современной же России, с прекращением государственного заказа на научно-техническое развитие для ВПК, наука, образование, технологии, лишившиеся своей опоры в ВПК и не имеющие мотивации своего развития в сырьевой экономике, вообще «бесхозны». Для чего российскому обществу нужны наука, образование, технологии, если российская экономика не создает на них спрос? Кстати, любые социально-экономические парадоксы могут рассосаться с помощью наукоемкой промышленности.

5.2. Методы и способы решения поставленных задач

Возрождение былого научного потенциала Российской академии наук связано с постановкой правительством перед ней научных мегапроектов, сверхзадач. В течение последних двух десятилетий во взаимоотношениях науки и власти в России сложилась странная ситуация, вызывающая недоумение. Наряду с творческим научно-техническим ресурсом РАН располагает мощным экспертным потенциалом. Он огромен и превосходит десяток потенциалов самых лучших исследовательских университетов страны, вместе взятых. Правительство РФ его не использует. Это обстоятельство и вызывает недоумение. Поясним. В свое время Академия наук СССР внесла решающий вклад в создание ракетно-ядерного щита Отечества. Теперь перед РАН стоит по своей значимости не менее грандиозная сверхзадача (исследовательский мегапроект) – разработать научно­-обоснованную программу форсированного формирования общероссийской инфраструктуры технологического развития, используя опыт всех регионов страны. Ее осуществление сделает возможным, во-первых, реальный прорыв России в мир высоких технологий; во-вторых, в процессе решения сверхзадачи произойдет расслоение ученых: одна часть, наиболее способная (талантливая), повысит свой профессионализм, а другая, неспособная, в том числе научная бюрократия, – «выпадет в осадок». Кроме РАН никто такой программы разработать не сможет. А вот реализацию этой программы должно взять на себя правительство, поскольку технологическая инфраструктура («инфратехнология») – чрезвычайно важный фактор эффективности исследований и разработок, в определенном смысле, как и фундаментальные исследования, – их основа. Без них невозможны ни модернизация хозяйственной системы, ни создание инновационной экономики.

Здесь необходим небольшой экскурс. Технологическая инфраструктура и фундаментальные исследования как объекты капиталовложений абсолютно не привлекают частного предпринимателя. Они принадлежат к основным технологиям, которые вынуждено финансировать государство. Сообщество ученых и политическое руководство США своевременно осознали чрезвычайную важность технологической инфраструктуры и приравняли ее по значимости к фундаментальным исследованиям. Каким образом это произошло? Экономический кризис 1969–1971 гг. и война во Вьетнаме вызвали резкое сокращение финансовых средств на научные, особенно фундаментальные, исследования. Это обстоятельство в конечном счете привело к явному снижению темпов научно-технического прогресса и ослаблению конкурентоспособности американских фирм на внешнем и внутреннем рынках. Указанные тенденции вызвали озабоченность в правящих кругах США и потребовали коренного изменения сложившейся ситуации. С этой целью в октябре 1979 г. президент США Дж. Картер учредил президентскую комиссию для разработки национальной программы действий на 1980-е годы. Кстати, взаимодействие между академической и политической элитами системы государственного управления стало реальным фактором в США со времен президентского правления Ф. Рузвельта. К подготовке аналитического доклада для президента Дж. Картера были привлечены крупнейшие специалисты, уделившие большое внимание инновациям и инфратехнологии. На основе предложений, содержавшихся в докладе, президент Дж. Картер принял ряд важнейших решений, изложенных им в посланиях Конгрессу. Подготовка доклада для президента была настолько удачной, что президентские комиссии стали для его преемников эффективным механизмом решения сложных задач научно-технического характера. Со временем изменились и функции чиновников не только в научно-консультативной службе президента, но и во всем госаппарате. Теперь от них требуется только грамотное исполнение, реализация уже готовых предложений, подготовленных авторами доклада для президента. Изменения и дополнения текста доклада чиновниками, направленные якобы для его улучшения, просто пресекаются.

Политика «нового федерализма» (5), провозглашенная президентом Рейганом в его послании о положении страны в январе 1982 г., была фактически направлена на завершение формирования начатой его предшественником технологической инфраструктуры США. Другими словами, в 1980-е годы США провели инфраструктурную (организационно-управленческую) революцию. Это обстоятельство позволило США без труда вписаться в парадигму современного научно-технического развития.

5.3. На грани катастрофы

К сожалению, в России постановка проблем и их решение, имеющие государственное значение, принимаются правительством РФ без участия ученых. Именно правительство в лице Минобрнауки РФ своими действиями довело науку почти до катастрофы. А теперь оно (Минобрнауки) вынуждено обращаться за помощью к российской диаспоре ученых за рубежом. К слову сказать, предпринятая акция обречена на «провал», потому что сложившаяся внутри страны организационно-управленческая структура в сфере научной деятельности любую дельную, толковую инициативу приглашенных из-за  рубежа ученых загубит, отторгнет. Нужны реальные исследовательские мегапроекты, а не мегагранты. Россия располагала стартовым научно-образовательным потенциалом, созданным Советским Союзом. Он был  недостаточен в полной мере для постиндустриальной хозяйственной системы, но достаточен для стремительного старта, чтобы стать таковым. Вместо бесконечных разговоров о реформах следует начать ускоренное наращивание научно-образовательного потенциала с полной реконструкции научно-исследовательской инфраструктуры России, включая строительство необходимых для развития науки сложных сооружений типа ускорителей элементарных частиц и радиотелескопов и обеспечение в полном наборе научных лабораторий современным оборудованием, приборами и реактивами.

Проводимая российским правительством в лице Минобрнауки РФ научная политика вошла в штопор. Оно как будто проводит реформу системы научных исследований, но делает это не системно, а избирательно. Поэтому она (реформа) неэффективна. Крупно повезло РНЦ «Курчатовский институт»: политическое руководство РФ поддержало его исследовательскую программу. Российское сообщество ученых находится в режиме ожидания: кто же следующий, какой научный центр получит мощное государственное финансирование? Однако правительство взяло курс на создание исследовательских университетов. Эта инициатива вызывает большое сомнение. Например, попытка США в годы правления Джонсона создать исследовательские университеты в штатах, не имевших их, провалилась. Президент Никсон закрыл строительство исследовательских университетов навсегда. Тогда как академическим институтам РАН достаточно пяти лет, возможно и меньше, чтобы обрести «научную форму». Для этого Академии необходимо помочь вывести ее институты из состояния институционального коллапса. Это сделать нетрудно: надо открыть бюджетные ставки и начать их (институты) финансировать так же, как исследовательские университеты.

5.4. Партнерство науки и власти: временный компромисс

Напомним некоторые факты, характеризующие деятельность вышеупомянутого ведомства. Об этом мы писали неоднократно. Проведенная в 2006–2008 гг. по инициативе Минобрнауки модернизация структуры, функций и механизмов финансирования академического сектора науки не решила главных задач, ради которых она (модернизация) была предпринята, а именно: привлечь в науку молодежь и обеспечить активное участие академических институтов в инновационном процессе. Суть ситуации состоит в том, что в течение продолжительного времени в результате недостаточного бюджетного финансирования науки и снижения престижа научного труда была нарушена преемственность поколений научных кадров, произошло катастрофическое старение научных сотрудников высшего звена РАН, что ставит под угрозу возможность сохранения научного потенциала России. Президиум РАН неоднократно принимал постановления по этому вопросу. Эти постановления, не обеспеченные финансовой поддержкой, фактически были правительством отвергнуты.

Необходимо отметить, что в течение более одного года переговоров с правительством в лице Минобрнауки РФ руководство РАН, констатируя в своих постановлениях катастрофическое положение с кадрами высшей квалификации, под давлением министерства допустило принципиальные уступки, которые усложнили и без того непростую ситуацию в Академии. К тому же Минфин РФ перекрыл бюджетные ставки. Приток в академические институты молодых кадров стал невозможен. Недавно выделенная Академии президентом РФ одна тысяча ставок не решает проблемы. В 2006–2008 гг. было сокращено гораздо больше бюджетных ставок. 

РАН обладает огромным экспертным потенциалом, он не сопоставим с потенциалом исследовательских университетов. Его целесообразно использовать в системе государственного управления. РАН органично вписывается в общероссийскую инфраструктуру технологического развития. Давно пора привлечь ее в качестве основного эксперта для правительства. В США эту функцию выполняет Национальная академия наук. Постановление правительства РФ от 8 апреля 2009 г. № 312 «Об оценке результативности деятельности научных организаций, выполняющих научно-исследовательские, опытно-конструкторские и технологические работы гражданского назначения» в 2011 г. обрело силу закона. Это постановление – образец бюрократического подхода к решению сложных научно-технических и технологических проблем. Введение в действие постановления правительства РФ, на наш взгляд, несовместимо с элементарными требованиями психологии научного творчества. Авторы, составители постановления, не подумали о том, что в познавательной деятельности интеллект, креативность, исследовательские способности составляют единство. Их взаимоотношения и взаимосвязь представляют чрезвычайно сложный психологический механизм. «Ведь те, кто придумывает стандарты оценки чужого интеллекта и творчества, имеют собственный, далеко небезупречный интеллект и отнюдь небезупречные представления о том, что такое творчество и как его измерить. Некритическое использование результатов их работы просто опасно» (6).

Все эти административно-бюрократические программы модернизации структуры, функций и механизмов финансирования академической науки и разработки показателей результативности научной деятельности в конечном счете проявляются в качестве факторов разрушения творческих научных коллективов академических институтов, что приведет к стагнации в научной сфере в целом. Поэтому вышеупомянутое постановление правительства заслуживает самого серьезного научного анализа. Между Минобрнаукой РФ и РАН партнерство не достигнуто, установлен временный компромисс. Конфликты и напряженные отношения между наукой и властью по всем признакам будут продолжаться. Минобрнауки РФ является перманентным инициатором конфликтов между наукой и властью.

Вызывает удивление и недоумение пренебрежительное отношение к собственным решениям. «За прошедшие 15 лет ни один федеральный проект инновационного развития территорий не был доведен до конца, – говорит заместитель главного ученого секретаря РАН В. Иванов. – Начинается, например, работа по наукоградам, принимается закон, утверждаются программы, проходит даже заседание Совета при Президенте России по науке, технологиям и образованию, на котором рассматриваются механизмы дальнейшего развития наукоградов. И вдруг буквально через год после этого заседания данное направление “откладывается в сторону”, а приоритетом объявляются особые экономические зоны (ОЭЗ). С ними та же история: закон, программы, первые шаги и опять остановка… Подробный анализ успехов и неудач наукоградов и ОЭЗ проведен не был: проекты просто бросались на полпути. А ведь были получены прекрасные результаты, использовать которые можно было бы сейчас. Они могли бы дать значительный эффект» (7). В настоящий момент все внимание переключается на «Сколково». Но какая гарантия, что и с этим научным центром не повторится история наукоградов? Вопрос – без ответа. Покажет время. Нам остается только надеяться, что «Сколково» не будет брошено, как наукограды, на полпути.

5.5. Стремительный рост чиновничества

Такая непоследовательность и неуверенность в научной политике правительства, на наш взгляд, объясняется тем, что в России стихийно сформировалась организационная структура системы государственного  управления, воспроизводящая коррумпированное чиновничество. В настоящий момент «в России около 2,4 млн чиновников на 140 млн человек населения. В Советском Союзе, где с бюрократией тоже пытались бороться, количество чиновников не превышало 400 тыс. на 300 млн населения страны. То есть, за годы существования “свободной России” количество бюрократов выросло, напомним, в шесть раз» (8). Место чиновников в современной России обусловлено тем, что они, особенно бюрократическая элита, получили доступ к огромным коррупционным доходам. Коррупционный рынок России сопоставим по размерам с федеральным бюджетом, а по ряду экспертных оценок, вдвое превышает бюджет (9). Этот фактор, как злой рок, тяготеет над всей системой государственного управления. Политическое руководство страны стремится переломить сложившуюся ситуацию, но все его попытки остаются безрезультатными. Кто кем управляет: правительство или сословие чиновников? Скорее всего чиновники, используя при этом коррупционно-олигархическую «систему» управления. Сословие чиновников и правительство, неспособное власть употребить, привели страну в тупик. Об этом свидетельствуют следующие факты: продолжительный спад и стагнация в экономике, неудачные попытки реформ науки и образования, деградация сельского хозяйства, а также промышленности и машиностроения; влачат жалкое существование культура и здравоохранение и т.д. Согласно международному рейтингу, в 2009 г. по темпам экономического роста наша страна попала на 207-е место из 214, в борьбе с коррупцией оказалась на 147-й позиции из 180, по интегральному показателю благополучия в социальной сфере стала 131-й в списке из 180 стран. Комментарии излишни: по рейтингу Россия достигла предела падения.

Современное состояние и возможности системы государственного управления – это Эдем, земной рай для сословия чиновников, потому что через нее (систему), повторим, чиновники, особенно бюрократическая элита, получили доступ к огромным коррупционным доходам. Объявленная борьба с коррумпированным чиновничеством ведется и будет продолжаться, по всем признакам, многие годы. Политическому руководству России необходимо проявить, наконец, политическую волю: одновременно с борьбой, направленной против коррумпированности чиновников, начать инфраструктурную (организационно-управленческую) революцию. Она (Россия) отстала от стран, осуществивших ее, на четверть века. Использовать для этого лучше всего серию структурных реформ, самое эффективное в цивилизованных странах средство (механизм) преодоления антагонистических противоречий и достижения устойчивого социально-экономического развития. В процессе реализации этих реформ попутно будет решена и проблема коррупции.

Начать революционные по своему характеру организационно-управленческие преобразования следует с науки, поскольку в научной сфере в настоящий момент ситуация архискверная. Хуже не будет. Напомним здесь о том, что необходима принципиально новая система государственного управления наукой (10). В составе администрации президента РФ отдельного структурного звена, управления, которое специально занималось бы проблемами науки как единственной своей задачей, нет. Тогда как потребность в таком административном подразделении, и весьма острая, имеется. Нужна организационно-управленческая структура науки такого типа, которая бы обеспечивала:

– координацию научно-исследовательской деятельности, финансируемой из федерального бюджета;

– разработку эффективной и динамичной государственной научно-технической политики;

– подготовку для президента и правительственных ведомств экспертных рекомендаций по научно-техническим аспектам внутренней и внешней политики. Такой круг обязанностей Министерству образования и науки РФ, как и его предшественникам, явно не по силам. Поиск новых организационных структур науки был весьма тернистым и в других странах.

***

В последнюю четверть ХХ в. в большинстве развитых стран мира произошло осознание того факта, что революции совершаются не на баррикадах, а в научно-исследовательских лабораториях с помощью своевременных кардинальных преобразований инфраструктуры научно-технологического развития. Конкретное проявление это осознание имеет в принятии законов, снимающих социальную напряженность в обществе, и в структурных реформах. В качестве примера, повторим, приведем США, принявших в 1980-е годы серию законов подобного рода.

Корпорации США, пресса, многие политики на протяжении ряда лет выступали с серьезными претензиями к собственному правительству, жалуясь на неравенство условий конкуренции: им, мол, приходится поодиночке бороться с «Джэпэн инкорпорейтед», т.е. объединенными силами японских концернов, активно поддерживаемых государством. Конгресс США колебался довольно долго, но все же растущий из года в год дефицит в торговле с Японией, как и успехи других конкурентов, убедили американских законодателей.

В первой половине 1980-х годов последовал целый ряд законодательных актов, направленных на поощрение нововведений в промышленности и расширение связей частных корпораций с университетами. К ним относятся Закон Стивенсона-Уайдлера об инновациях (Stevenson-Wydler innovation act, 1980); Закон о единой патентной политике Федерального правительства (Uniform federal patent policy act, 1980); изданное Министерством юстиции Руководство по применению антитрестовского законодательства в отношении совместных венчурных исследовательских предприятий (Justice department’s antitrust guide concerning research joint ventures, 1980); Закон об оздоровлении экономики (Economic recovery act, 1981); Закон о развитии инноваций в малом бизнесе (Small business innovation development асt, 1981); и, наконец, главный юридический документ всей серии, разрешающий сотрудничество промышленных фирм в сфере ИР, – Закон о кооперации в исследованиях 1984 (The national cooperative research act of 1984), принятый, кстати, Конгрессом единогласно (11). Таким образом, в 1980–1986 гг. Конгресс устранил юридические препятствия, стоящие на пути развития кооперации в области научных исследований, и создал в стране атмосферу, благоприятствующую этому процессу.

Изменение антимонопольного законодательства открывает, в сущности, возможность для некоторой коррекции производственных отношений в обществе. Ведь речь идет о науке как об одном из элементов производительных сил, о капиталовложениях в ИР, о правах собственности на результаты исследований. Ну а как в связи с этим обстоит дело с конкуренцией? Отражается ли появление коллективных форм ИР на остроте конкурентной борьбы между фир­мами, корпорациями, странами? Ведь объединяются именно те, кто ведет борьбу за рынки, за потребителя. Нет ли противоречия между новыми формами ИР и принципом свободы конкуренции? Противоречие, конечно, есть. Но оно не является антагонистическим и, как свидетельствует практика, мирно разрешается благодаря двум обстоятельствам.

Первое обстоятельство – это ограничение коллективных ИР так называемой «доконкурентной» стадией работ. Совместно решаются фундаментальные научные проблемы, исследуются новые физические эффекты и способы их использования, изыскиваются принципиальные технические решения, создаются макеты и прототипы, экспериментальные стенды и комплекты оборудования для апроба­ции новых технологий, но не конкретная рыночная продукция. Цель кооперации – поднять на новую, более высокую ступень общий технический уровень определенной отрасли или подотрасли промышленности. Поэтому совместные исследования влияют не на конкуренцию между участниками, а на конкурентоспособность каждого из них, поднимают ее и тем самым, по сути дела, усиливают и конкуренцию, но на ином уровне, достигнутом общими усилиями.

Второе обстоятельство состоит в том, что коллективные ИР организуются частными фирмами не вместо собственной исследовательской базы и не в ущерб ей, а лишь наряду с нею и в дополнение к ней. Сокращения затрат на собственные исследования не наблюдается, напротив, они возрастают. Решение ключевых проблем своей технической политики и стратегии фирма никаким коллективным организациям не делегирует, а полностью оставляет за собой. Собственный научный потенциал является, кроме всего прочего, необходимым условием равноправного участия в кооперации и возможности извлечь из нее наибольшую пользу. А возможность выбора между собственными, заказанными на стороне или коллективными исследованиями обеспечивает доступ к расширенному «резервуару» научно-технических ресурсов и позволяет выбирать оптимальную гибкую тактику.

Итак, 1980–1990-е годы стали в передовых странах мира, в том числе в США, десятилетиями крупных изменений в методах разработки и реализации государственной экономической и научно-технической политики. В силу объективных особенностей современного этапа развития производительных сил и общества в целом указанные изменения выразились, во-первых, в еще более тесном, чем в предыдущие периоды, сращивании научно-технического прогресса с экономическим и социальным и в дальнейшем возрастании роли науки и новых технологий во всей жизни общества, и, во-вторых, как следствие этого, в смещении центра тяжести мероприятий по развитию научно-технического потенциала из центра в регионы. Региональные программы обрели значение и масштабы, сопоставимые со значением программ центрального правительства. Часть последних, и довольно значительная, сегодня тоже ориентирована на развитие региональных научных центров и решение региональных проблем (программы ННФ, Министерства торговли и др.). Появились программы, реализуемые совместно с цен­тральными ведомствами, правительствами штатов и округов.

В какой мере опыт Соединенных Штатов по организации и проведению региональных программ может быть использован на современном этапе развития нашего общества? По-видимому, прямое немедленное копирование здесь практически невозможно, поскольку экономические и социальные условия принципиально различны. С одной стороны, давно и надежно отлаженный механизм рыночного хозяйства, основанный на частной собственности и конкуренции, полная включенность в мировую экономическую систему, устойчивая валюта и изобилие товаров, многолетняя практика социального партнерства, с другой – упадок экономики, жесткая инфляция, развал управленческих структур, дезориентация широких слоев населения, не верящих властям и не привыкших самостоятельно решать проблемы обеспечения собственного благосостояния.

И тем не менее учиться нужно и можно. Хотя и острота, и характер перемен не совпадают, но в обоих случаях речь идет о переходе из одного устойчивого состояния в иное, о реформах и изменениях. И в обоих случаях очевидно, что все зависит не только, и даже не столько от центральных властей, сколько от решительности, здравомыслия и последовательности местных органов и самих жителей конкретной территории. Здесь американцы со своими региональными программами дают наглядный урок: реальные планы преобразований не спускаются сверху, а разрабатываются на месте и обязательно при непосредственном участии тех, кому эти планы придется проводить в жизнь. «Верхи» могут дать направление, могут помочь экспертизой и советом, но любые их благие пожелания повиснут в воздухе, если не будут поняты непосредственными исполнителями. Стало быть, необходима очень большая, активнейшая разъяснительная работа с этими исполни­телями – с представителями властных структур, с руководителями производственных организаций всех рангов, с коллектива­ми. Нужно добиваться консенсуса и реализовывать все то, пусть и малое поначалу, о чем договорились.

Кто это должен делать? Американский опыт региональных преобразований свидетельствует о том, что целесообразно иметь специ­альные органы консультативного характера, достаточно предста­вительные, чтобы их предложения были авторитетны. Они могут быть созданы и при законодательной, и (обязательно) при исполнительной власти на местах. Их задача – конкретизировать общий курс реформ применительно к местным условиям, определить сильные и слабые стороны местной экономики, пути реализации возможностей сильных звеньев и меры по их укреплению, развитию слабых. На эту работу необходимы средства и наиболее квалифицированные, энергичные, способные повести за собой специалисты.

Что же касается содержательной стороны региональных программ, то тут, по-видимому, можно использовать все, что позволяют условия региона. Главный методологический момент – это создание инфраструктуры, нацеленной на достижение желаемого результата. Для наших регионов это означает прежде всего создание элементов инфраструктуры здорового рынка, изменение отношений собственности, обеспечение возможностей и права для всех работать в рамках новых законов и реально пользоваться результатами своего труда.

Примечания

1. Советский энциклопедический словарь. – М.: Советская энциклопедия, 1980. – С. 977.

2. Дракер П. Посткапиталистическое общество // Новая постиндустриальная волна на Западе: Антология  / Иноземцев В.А. (ред.). – М.: Academia, 1999. – С. 72-100.

3. См., в частности: Вишневская Н. Рынок рабочей силы в ретроспективе XX столетия // МЭ и МО. – М., 2001. – № 9. – С. 52-61; Супян В. Сфера труда в США: Новые тенденции и вызовы XXI в. // Проблемы теории и практики управления. – М., 2001. – № 3. – С. 96 – 101.

4. Денисов Д. «Земля наша богата и обильна…». Кто поможет создать здесь атмосферу процветания? // Общая газета. – М. 2001. – № 21. – С. 5.

5. Авдулов А.Н., Кулькин А.М. Программы регионального развития в контексте государственной научно-технической политики: Опыт США / РАН. ИНИОН. – М., 1999. – 168 с.

6. Поддъяков А.Н. Узнать и обезвредить // Поиск. – М., 2007. – № 21. – С. 10.

7. Интервью В.В. Иванова «Иннограду рады» // Поиск. – М., 2010. – № 32-33. – С. 5.

8. Гладунов О. Российские бюрократы объявили себе войну // Свободная пресса. – 21.07.2010. – Режим доступа: http://svpressa.ru/economy/article/27995

9. Костиков В. Кто похоронил «гегемона»? // Аргументы и факты. – М., 2009. – № 17. – С. 6.

10. Подробно об этом см.: Авдулов А., Кулькин А. О стратегии партнерства науки и власти // Свободная мысль. – М., 2009. – № 1. – С. 85-100.

11. Авдулов А.Н., Кулькин А.М. Власть, наука, общество. Система государственной поддержки научно-технической деятельности: Опыт США / РАН. ИНИОН. – М., 1994. – С. 158.