Раздел седьмой

Тернистый путь России в информационное общество

Современный этап общественного развития, который формируется в передовых странах мира начиная с середины прошлого века, называют «информационное общество». Были и продолжают оставаться и другие варианты (например, технотронное общество, супериндустриальное и постиндустриальное общества), но они постепенно отошли на второй план, а термин «информационное общество» фактически обрел статус официального, поскольку широко используется не только в средствах массовой информации, но и в документах правительственных и международных организаций.

Участие России в становлении информационного общества не только определяется объективными социально-экономическими показателями, характеризующими степень развития отраслей новой «информационной» экономики, соответствующей инфраструктуры и внедрения информационно-коммуникационных технологий в работу государственных учреждений, банковского сектора, промышленности и т.д., но и фиксируется действующими международными соглашениями. В Окинавской хартии глобального информационного общества, принятой лидерами стран «большой восьмерки» (G-8) 22 июля 2000 г., Россия наравне с другими ведущими странами мира заявляет о своем стремлении содействовать переходу к информационному обществу, а также полной реализации его экономических, социальных и культурных преимуществ. Активная роль и заинтересованность России в развитии глобального информационного общества была подтверждена на последнем саммите «восьмерки» в Эвиане (Франция) в июне 2003 г.

Всю вторую половину XX в. можно с полным основанием назвать эпохой информационной революции. Один за другим происходили прорывы в производстве электронных схем, сменялись поколения и типы ЭВМ, росли их быстродействие, вычислительная мощность, надежность, снижалась стоимость, миниатюризировались размеры.

Индустриальное общество, сменившее в ходе промышленной революции аграрное, в свою очередь уступает место постиндустриальному, первым этапом которого является общество информационное. Информатизация не становится самодовлеющей целью, сегодня она выступает как наиболее эффективный фактор обеспечения научно-технического и социально-экономического прогресса. Однако наличие, распространенность и быстрое развитие информационных технологий не являются единственной особенностью современного общества, хотя его и называют информационным. Главный, на наш взгляд, его признак – это ведущая роль научно-технологического потенциала во всей системе производительных сил.

Мы попытаемся кратко рассмотреть процесс формирования информационного общества (ИО). Он имеет целый спектр граней и направлений: технологическое, экономическое, организационно-управленческое, пространственно-территориальное, культурное. В своей совокупности они весьма динамичны. Первоначально базовой основой было технологическое направление. Сейчас на первый план выдвинулись экономическое и организационно-управленческое направления.   

7.1. Специфика информационной экономики

Развитие мировой экономики, как объясняют эксперты-исследователи, обрело новую парадигму – не экстенсивного, а интенсивного экономического роста. Эту новую парадигму специалисты называют по-разному: «новой экономикой», «информационным сектором экономики», «информационной», «постэкономической» (точка отсчета – традиционная экономика); «постиндустриальными» хозяйственными системами. Показательно одно из определений «новой экономики» – «информационная экономика», т.е. органическая часть информационного общества. Далее мы будем использовать термины «информационная экономика» или «постиндустриальная хозяйственная система» в качестве тождественных понятий.

Итак, информационная экономика характеризуется следующими основными тенденциями развития. В целом информационная экономика ориентирована не на экстенсивный, а на интенсивный экономический рост, что означает методологию прироста ВВП не за счет расходования природных ресурсов, а напротив, как раз благодаря ресурсосберегающим технологиям. По меткой характеристике одного из исследователей обсуждаемой проблемы, современная экономика требует поистине «алхимических» умений – «производить компьютеры из грязи». И он называет такую – «умелую» – экономику «технологической», в отличие от традиционной экономики естественных ресурсов (земли, рабочей силы, полезных ископаемых и т.д.), указывая, что «технология приумножает сама себя» и, следовательно, дает возможность резко снизить зависимость экономического роста от естественных ресурсов.

В информационной экономике материальные активы и основные фонды, да и само производство материальной стоимости уже не имеют того значения, какое они имели в традиционной экономике. В координатах информационной экономики традиционная бухгалтерия материальных издержек уступает место качественно новой бухгалтерии – информационных издержек, которые очень быстро окупаются, поскольку, выступая информационными технологиями, «приумножают сами себя».

Информационная экономика – это наукоемкая и высокотехнологичная экономика, где основной упор делается на знания, технологии, инновации, поэтому в центре такой экономики находится то, что специалисты называют «интеллектуальный и человеческий капитал». В информационной экономике также существенно возрастает значимость управления, поскольку в ее центре оказывается интеллектуальный и человеческий капитал, который качественно меняет традиционную практику менеджмента, вводя в нее важную нематериальную составляющую – управление человеческим капиталом. В информационной экономике качественно иной характер, чем в традиционной, приобретает социально-трудовая сфера. Приведем следующие причины.

Во-первых, существенно меняется качество рынка труда и сферы занятости в связи со спросом уже не просто на рабочую силу, а на человеческий капитал – работников с высокой профессиональной квалификацией, широко образованных, способных и готовых участвовать в стратегическом планировании на предприятии, высокооплачиваемых и в качестве человеческого капитала предприятия надежно защищенных от увольнения; понятно, что в «информационной экономике» рынок труда приобретает важнейшую функцию резерва человеческого капитала и в такой своей роли становится объектом особой заботы государства: рынок человеческого капитала должен  иметь иную структуру, нежели традиционный рынок рабочей силы, и потому нуждается в компетентном государственном управлении.

Во-вторых, существенно меняются отношения между работодателями и работниками в связи с изменением качества рабочей силы в рамках тенденции спроса на человеческий капитал, что вынуждает работодателей строить свои отношения с наемными работниками скорее на партнерской, нежели «эксплуататорской» основе, т.е. брать на себя в отношении работников серьезные обязательства по их социальной защите; данное обстоятельство, очевидно, умаляет роль профсоюзов как традиционных правозащитных организаций в сфере трудовых отношений, и это, например, отчетливо продемонстрировала в 1980-1990-е годы практика реформирования социально-трудовой сферы в развитых странах, где между правительством, открывшим путь к партнерским отношениям в сфере труда, и профсоюзами возник серьезный конфликт.

Информационно-технологическая деятельность является ключевой в описании общего состояния мировой экономики в ее сегодняшних координатах. Термин «информационная экономика», собственно говоря, является признанием научным сообществом факта трансформации мировой экономики в феномен, где действуют уже другие механизмы экономической эффективности, нежели традиционный механизм производства материальной стоимости.

7.2. Становление новой организационно-управленческой системы

Современная потребность общества в системах, управляющих знанием-информацией, не остается на уровне теоретических проектов, а реализуется, в частности, в хозяйственной сфере, в появлении предприятий, менеджмент которых включает в качестве одного из основных своих направлений социально-адаптивную стратегию, состоящую в том, что предприятие максимально расширяет сеть своих партнеров, выстраивая вокруг себя широкую среду сотрудничества. Это обстоятельство дало специалистам повод констатировать перемену характера рыночной конкуренции. Они заговорили о трансформации традиционного рынка в пространство, где выигрывает тот, кто больше знает, больше информирован, и потому каждый конкурент стремится максимально присутствовать на глобальном рынке информации, максимально участвовать в глобальной коммуникации, тем самым выстраивая реально глобальное коммуникативное, т.е. партнерское пространство информационной экономики.

По экспертному мнению, предпочтительные в информационной экономике системы управления знанием-информацией имеют организационную форму холдинга – корпоративной структуры, составленной из суверенных субъектов рынка как раз по мотивации (у этих субъектов) создания социально-адаптивного предприятия, которое будет защищено сетью партнерских отношений в условиях преимущественно информационных коммуникаций (1). Смысл холдинговой организационной формы состоит в том, что спрос на нее в условиях информационной экономики исходит не от больших более или менее централизованных корпораций, а от небольших суверенных субъектов рынка, которые стремятся в данных условиях решить двоякую задачу: выжить и сохранить свою суверенность.

Действительно, строящееся сегодня информационное общество – это формирующийся информационный рынок, который по определению выстраивает глобальное пространство, поскольку переход социальных коммуникаций на информационные технологии означает создание единого коммуникационного пространства. Отдельному небольшому субъекту такого глобального информационного рынка просто невозможно в одиночку справиться с огромными объемами быстро меняющейся информации. В одиночку этот небольшой субъект не может стать системой, управляющей знанием-информацией, и, значит, ему нет места на рынке. Поэтому такой информационный рынок, с одной стороны, «отбирает» в качестве оптимальных (наиболее эффективных) организационных форм именно холдинговые (нецентрализованные) корпоративные структуры, а с другой – отвергает традиционные (централизованные) корпоративные структуры как уже неоптимальные, малоэффективные. Преимущество холдинговой корпоративной организационной формы перед традиционной корпоративно-организационной формой заключается в том, что холдинговая корпорация – это не просто «большой субъект», способный захватить значительную долю рынка, а субъект, который получает через свою партнерскую сеть реальный доступ к информационным потокам на рынке, т.е. субъект, который реально становится системой, управляющей знанием-информацией.

Не случайно лидерами современного мирового бизнеса являются транснациональные корпорации, причем такие, которые организованы как «виртуальные корпорации», когда не имеют значения размеры доли «домашнего» и иностранного деловых представительств корпоративного холдинга, а важно лишь чтобы деловая активность холдинга осуществлялась как можно более широким кругом его суверенных субъектов. Транснационально-корпоративная структура – это не столько географически, сколько информационно глобальная холдинговая организационная форма, именно виртуальная корпорация, «корпорация наоборот» – в том смысле, что «не корпорация владеет своими функциональными подразделениями, а они являются ее собственниками» (2).

Недаром сегодня наивысшую рыночную стоимость имеют акции тех транснациональных корпораций, в которых минимизированы материальные активы (балансы освобождаются от основных фондов: под штаб-квартиру помещение арендуется; ипотечные закладные обращаются в ценные бумаги; автотранспорт нанимается; общая организация дела, вместо выстраивания «материальной» интеграционной вертикали, виртуализируется / информатизируется) и основные усилия сосредоточены на управлении знанием-информацией.

Сегодня отмечается перетекание деловой активности непосредственно в информационно-коммуникативную среду электронных рынков, когда возникают виртуальные транснациональные корпорации уже в самом прямом смысле их существования в основном в Интернете, существования, которое фиксируется по объемам электронных продаж этих компаний. Так формируется экономика, в которой ее ведущие организационные формы – транснациональные корпорации – сами все более и более трансформируются в модульно-сетевые структуры, полностью существующие в информационно-коммуникативном пространстве. Такая экономика – организованная в виде сетей суверенных деловых структур (модулей) – радикально меняет характер всех своих управленческих систем. Ключевым фактором этих новых систем управления являются именно сети, т.е. организационные системы, побуждающие управленцев сосредоточиваться не столько на производственно-технологических, сколько на организационных вопросах. Мало того, что менеджмент вообще возник как в принципе организационное знание – в современных условиях формирования модульно-сетевой экономики он трансформируется в интеллектуальный менеджмент.

Модульно-сетевая организационная система, перестраивающая системы управления на принципах интеллектуального менеджмента, обусловливает также и основное требование к самому интеллектуальному менеджменту, а именно требование «диффузности», т.е. нецентрализованности интеллектуально-менеджерской активности, ее «рассредоточения» по всей сети – среди всех модулей данной сетевой организации. Таким образом, интеллектуальный менеджмент оказывается координационным, сотрудническим: организовывают, поддерживают и развивают модульную сеть все ее модули-субъекты, над которыми в этом отношении нет никакого привилегированного субъекта, который выстраивал бы систему управления по жесткой «вертикали».

То обстоятельство, что в экономике становления информационного общества решающее значение приобретает фактор эффективного управления, вполне подтверждается мировой практикой развития во второй половине ХХ в. Возникла такая организационная форма хозяйствования, как корпорация нового типа. Впервые она появилась в США и затем получила распространение в странах практически на всех континентах: в Канаде, Австралии, Великобритании, Японии, в континентальной Европе, в нематериковом Китае (Тайване, Гонконге). Причем сама география распространения этой новой корпоративной культуры указывает на те страны, которые сегодня называют развитыми индустриальными экономиками. И это как раз означает, что становление информационной экономики представляет собой прежде всего феномен нового управления, воплощенный в корпоративных формах организации развитых национально-экономических систем.

Показательно, что корпоративно-организационный вектор экономического развития носит скорее глобальный, чем национальный характер, поскольку эксперты, говоря о современной корпоративной культуре, различают именно ее типы, соотносящиеся не с отдельными странами, а с группами стран. И более того, специалисты демонстрируют конвергентную тенденцию уже и среди различаемых типов корпоративной культуры. Действительно, США были первой в мире страной, где в 1950-х годах появляется принципиально новый – корпоративный – тип организации экономики. И это была организационно-управленческая инновация, связанная с диверсификацией системы управления на предприятии, где организационно и функционально выделились, с одной стороны, «штаб-квартира» (корпоративный центр), а с другой – «территориальные» центры принятия решений (корпоративные подразделения, филиалы и отделения). Суть корпоративного устройства управленческой системы состояла в том, что «территориальное» представительство делало управление гибкой структурой быстрого реагирования, что резко повышало эффективность менеджмента. Не случайно, что эта корпоративная инновация распространилась в 1960-1990-е годы по всему миру. Сегодня существует общепринятая классификация, выделяющая четыре типа корпоративной культуры: англосаксонский (США, Канада, Австралия и Великобритания); японский; континентально-европейский; китайский (Тайвань, Гонконг, Сингапур).

Сам факт указанной классификации говорит, с одной стороны, о транснациональном (универсальном) характере технологии корпоративного менеджмента, а с другой – о том, что эта технология имеет некие национально-культурные различия: коль скоро вообще различают «англосаксонскую», «японскую» и т.д. корпоративные культуры. Поэтому возникает естественный вопрос о соотношении национального и транснационального в корпоративно-технологической мегаструктуре – насколько на самом деле существенны национально-культурные особенности применения данной структуры. Теоретической базой для такого анализа могло бы послужить общепринятое в научной литературе описание особенностей каждого из четырех «национальных» типов корпоративной культуры.

Между тем специалисты отмечают, что когда речь идет о транснациональных корпорациях, то эти корпоративные структуры, независимо от своей национально-культурной принадлежности, демонстрируют некий отдельный тип корпоративной культуры, который, таким образом, «выравнивает» между собой все указанные национально-культурные типы, причем, по экспертной оценке, смещая их в сторону англосаксонской корпоративной культуры. Иными словами, развитие транснационально-корпоративной культуры происходит как конвергенция международной корпоративной культуры по вектору ее (корпоративной культуры) «американизации», когда «американизация» заключается в том, что транснациональные корпорации любой страны ведут себя так, как если бы они представляли англосаксонскую корпоративную культуру. И это экспертное наблюдение побуждает к выводу, что сама тенденция к транснационализации корпоративно-организованной экономики является фактором принятия всеми транснациональными корпорациями – будь они из США, Японии, Гонконга или Франции – единых, именно транснациональных, норм поведения.

7.3. Между двумя эпохами: индустриальной и постиндустриальной

Итак, корпоративная организационно-управленческая система, получившая распространение по всему миру, свидетельствует о ее эффективности как для индустриальной модели, так и для постиндустриального типа экономического развития. В связи с этим возникает вопрос: в чем же состоит принципиальное различие между этими двумя моделями экономического развития?

Достаточно жесткий ответ на поставленный вопрос содержится в статьях В.Л. Иноземцева, посвященных анализу кризисной ситуации 1987 г. и непосредственно с ней связанным кризисом 1997-1999 гг., захватившим всю периферию постиндустриального мира.

Кризис 1987 г. начался довольно своеобразно. С 1974 г. по октябрь 1987 г. на фондовых рынках наблюдался быстрый рост котировок (ведущие американские индексы выросли более чем в 4 раза). Поэтому падение индекса Доу-Джонса 19 октября (самое большое в своей истории) в течение одной торговой сессии на 508 пунктов, или более 22 % текущей рыночной стоимости, было неожиданным для большинства экспертов (3).

Значительная часть, если не большинство, экспертов-исследователей, анализируя кризисную ситуацию, предсказывали депрессию в глобальном масштабе и окончательный переход роли мирового экономического лидера к Японии. Такой прогноз они делали на основе анализа исключительно финансового аспекта кризиса. Лишь немногие эксперты видели его причину в растущем социальном неравенстве, сокращении платежеспособного спроса, стагнирующей производительности и т.п. Весьма любопытно, что большинство экспертов-исследователей не принимали в расчет те факторы, которые способствовали быстрому выходу из кризиса и сохранению США лидирующей роли в мировой экономике.

Для такого прогноза были довольно серьезные основания: во-первых, США в эти годы имели громадный дефицит бюджета и отрицательное сальдо своего торгового баланса с Японией; во-вторых, с конца 1970-х годов японская промышленность успешно вытесняла американских производителей с рынка микрочипов, обеспечив в 1989 г. разрыв в 16 процентных пунктов. Эти факторы были очень важными, но оказались недостаточными для пессимистического прогноза. Более существенным явилось то, насколько широко и эффективно использовались в стране достижения информационной революции. Так, простое сопоставление параметров по таким информационно-технологическим продуктам, как использование кабельных сетей, персональных компьютеров на 1 тыс. человек, электронной почты, было в США на порядок больше, чем в других странах, включая Японию. В начале 1990-х годов мировой рынок информационно-программных продуктов на 57 % контролировался американскими компаниями, и их доля превышала японскую более чем в 4 раза. И как следствие этого, «в середине 1990-х годов было легко восстановлено равенство на рынке производства микрочипов, а доли США и Японии выровнялись». В 1991 г. «расходы американских компаний на информацию и информационные технологии, составившие 112 млрд долл., превысили инвестиции в основные фонды (107 млрд долл.). К началу 1995 г. в США при помощи информационных технологий производилось около трех четвертей добавленной стоимости, создаваемой в промышленности, а американские производители контролировали 40 % всемирного коммуникационного рынка, около 75 % оборота информационных услуг и 4/5 рынка программных продуктов» (3). Все это стало реальностью потому, что уже в конце 1980-х годов, в отличие от своих основных соперников, США располагали принципиально иным типом хозяйственного (экономического) роста. «Практика противостояния США и новых индустриальных стран во второй половине 1980-х годов показала, что период, в течение которого индустриальная модель развития могла эффективно конкурировать с экономиками, основанными на доминировании новейших технологий, уходит в прошлое» (3). Отныне именно технологическое превосходство оказывается мощнейшим инструментом международной конкуренции. Крушение коммунистической системы, располагавшей наименее эффективной из всех моделей индустриального экономического развития, привело к резкому сокращению военных расходов, способствовавших снижению остроты проблемы внутреннего долга и позволившего увеличить ассигнования на социальные программы, что послужило в первой половине 1990-х годов мощным толчком расширения емкости внутреннего рынка.

В новых условиях важнейшими направлениями становления постиндустриальной хозяйственной системы в странах западного мира стало ее формирование как целостной социально-экономической формации, объединяемой в том числе и ценностными ориентирами ее граждан. Возможности вхождения в нее «Японии и государств Юго-Восточной Азии оставались незначительными, в первую очередь в силу того, что исповедуемая ими парадигма хозяйственного роста по самой своей природе не была адекватной ценностям постиндустриального строя. Не сумев одержать победы в технологическом соревновании с США, Япония перешла к оборонительной позиции, став не форпостом постиндустриального общества на Востоке, а создав вокруг себя сообщество государств, полагавшихся на экспансию индустриального производства. Уверенность японских предпринимателей и политических лидеров в возможности восстановления своей экономической мощи за счет экспансии в Азии привела к тому, что сама Япония к концу 1990-х годов откатилась далеко назад по сравнению с серединой 1980-х годов» (4).

Развитие научно-образовательного потенциала и рост на его основе наукоемкого производства привели к глубокому кризису индустриальной модели экономического развития, происшедшему в 1990-е годы. Фактически произошло окончательное крушение индустриальной системы и перераспределение экономической мощи таким образом, который соответствует уже осуществившемуся перераспределению как технологического, так и интеллектуального потенциала между основными центрами современного мира. Это изменение В.Л. Иноземцев называет вторым системным кризисом индустриального типа хозяйства. Суть его заключается в неизбежном резком снижении роли индустриального сектора в мировом масштабе.

Кризис 1997-1999 гг., начавшийся на периферийных рынках, убедительно продемонстрировал то, что «несмотря на впечатляющий прорыв в ряды индустриальных держав, государства Юго-Восточной Азии не смогли заложить фундамент перехода к постиндустриальному типу развития, предполагающему высокие уровни потребления населения и широкое распространение постматериалистической мотивации» (5). Здесь сложилась ситуация, когда образованность не воспринимается в качестве значимой ценности, а творческая деятельность не может стать органичной и настоятельной потребностью. В результате этих и других факторов государства этого региона не смогли сформировать необходимый для перехода научно-образовательный потенциал. Так, в силу сложившихся традиций большинство студентов учились в технических вузах и не получали всесторонней университетской подготовки, а молодые специалисты, получившие узкое техническое образование, могут успешно работать в сфере использования западных технологий, но не могут создавать новые. Как следствие, в Японии, не говоря о других странах региона, на протяжении всех послевоенных десятилетий фактор повышения квалификации работников оставался последним среди десяти наиболее важных составляющих экономического роста. Сформировавшаяся в 1980-е годы ориентация на обучение студентов за рубежом не оправдала себя: студенты, обучающиеся за границей, видя перспективы, открывающиеся перед ними в Европе и США, не возвращались домой после окончания учебы. Нерешенность во всех странах региона важнейших задач, жизненно необходимых для формирования основ постиндустриального общества, обусловила неизбежный застой и спад в их хозяйственной динамике. «Определяющей особенностью начавшегося в 1997 г. кризиса является то, что он представляет собой кризис индустриального хозяйства в постиндустриальную эпоху, со всей определенностью показывающий, что сегодня развитые страны вполне могут обойтись без “третьего мира”, в то время как “третий мир” не способен развиваться на собственной основе» (5, с. 35).

Начало финансового кризиса связано с девальвацией тайского бата в августе 1997 г. «В течение считанных месяцев от благополучия азиатских стран не осталось и следа». В анализе кризисной ситуации, выполненном В. Иноземцевым, заслуживают особого внимания сделанные им два вывода.

Первый вывод. «Два года, прошедшие с момента девальвации тайского бата, со всей ясностью показали, что в современных условиях нормальное функционирование и эффективное развитие мировой постиндустриальной системы возможно даже при хозяйственной дестабилизации в других регионах планеты… В связи с этим финансовая поддержка оказавшихся в кризисной ситуации государств, представляется нецелесообразной и даже опасной, причем прежде всего для самих развитых стран. Оказывая ее, правительства постиндустриального мира и международные финансовые организации закрывают глаза как на то, что в большинстве развивающихся стран, от Индонезии до России, средства, аккумулированные в национальной экономике или привлекаемые за счет иностранных инвестиций, используются в интересах либо отдельных финансово-промышленных групп, либо коррумпированных представителей государственной власти, так и на то, что возможности развития массового производства примитивных материальных благ, основанного на импортируемых технологиях и капитале, являются сегодня абсолютно исчерпанными. Налицо второй системный кризис индустриальной модели экономического развития, который представляет собой уже не прелюдию общего кризиса индустриального общества, а непосредственно процесс его разрушения» (5, с. 37).

Второй вывод. «Сегодня становится ясно, что даже активная технологическая и инвестиционная “накачка” индустриальных стран не делает их постиндустриальными и не порождает нового социального порядка, который устанавливается сегодня в Соединенных Штатах и в странах Европейского союза. При этом расширяется не только хозяйственная, но и гуманитарная пропасть между двумя мирами, а готовность относительно отсталых стран отстаивать сегодня под лозунгами национальной и культурной идентичности свое право на отсталость, не сильно отличается от той, с какой в прошлом веке они защищали свое право называться величайшими державами планеты» (5, с. 38).

Весьма показательно, что большинство западных рынков, как и в 1987 г., избежали серьезного воздействия кризиса. Об этом свидетельствуют уверенный рост американской экономики во втором полугодии 1998 г. и первом квартале 1999 г. и успехи, хотя и скромные, стран Европейского союза.

Кризисы 1987 и 1997 гг. убедительно показали, кто есть кто в мировой экономике. Не обошлось и без парадоксов. Один из них состоит в том, что Япония, претендовавшая на лидерство в мировой экономике, и Россия оказались в числе стран с индустриальной моделью экономического развития. Они не смогли построить, хотя и по разным причинам, постиндустриальную хозяйственную систему, а без нее путь в информационное общество перекрыт. Япония не располагает необходимым научно-образовательным потенциалом, а Россия, даже для модернизации своей промышленности, – корпоративной организационно-управленческой системой, проявившей свою эффективность как для индустриальной модели, так и для постиндустриального типа экономического развития. Но Россия располагает стартовым научно-образовательным потенциалом. Он недостаточен в полной мере для постиндустриальной хозяйственной системы, но достаточен для стремительного старта, чтобы стать таковым. Ускоренное наращивание научно-образовательного потенциала следует начать, вместо бесконечных разговоров о реформах, с полной реконструкции научно-исследовательской инфраструктуры России, включая как строительство необходимых для развития науки сложных сооружений типа ускорителей элементарных частиц и радиотелескопов, так и обеспечение в полном наборе научных лабораторий современными приборами и реактивами.

Предприниматели и политики Японии допустили стратегический просчет. В течение всего послевоенного периода стратегия экономического роста была основана на совершенствовании индустриальной модели экономического роста и в этой сфере деятельности ей нет равных. Достигнутые Японией успехи были восприняты во всем мире как «японское чудо». Но ее ориентация на «экспансию индустриального производства», по иронии истории, превратила, образно говоря, «Страну восходящего солнца в Страну заходящего индекса». Потому что было упущено время на создание научно-образовательного потенциала, настоятельно необходимого в постиндустриальную эпоху.

Япония в настоящий момент находится в сложной ситуации. С одной стороны, ведущие страны мира настойчиво требуют, да и сами японцы по крайней мере на словах, хотели бы, чтобы выход из депрессии был найден за счет развития внутреннего спроса (категорическое условие постиндустриальной хозяйственной системы), а не за счет привычного экспорта. Правда, многие специалисты считают этот путь нереальным. Япония, полагают они, будет спасаться экспортом. С другой стороны, создание современного научно-образовательного потенциала потребует многих десятилетий. И все же именно на науку, на новые технологии и новые виды информационно-технологической продукции японцы возлагают основные надежды, именно с нею связывают планы выхода из депрессивного и неустойчивого состояния экономики страны.

Отмеченные нами тенденции развития мировой экономики составляют для современной России безусловное, настоятельное проведение структурной реформы в российской экономике. К сожалению, проведение такой реформы до сих пор не наблюдается. Наоборот, в России в ходе более чем десятилетних реформ сформировалась олигархическая система, несостоятельность которой в полной мере проявилась во время дефолта в 1998 г., когда государство отказалось от своих долговых обязательств. Затем последовал крах большинства крупных банков, развитие финансово-промышленных групп (казалось бы, того самого корпоративного сектора) впало в застой, взявший «бурный старт» отечественный малый и средний бизнес очень быстро обнаружил тенденцию к свертыванию, не говоря уже о приватизации, которая является классическим примером криминала и коррумпированности.

Итак, страны, сумевшие сформировать постиндустриальную хозяйственную систему, достигли принципиально новых результатов. Они создали мощный научно-образовательный потенциал и на его основе построили наукоемкую, высокотехнологическую модель экономического развития, решили многие социальные проблемы, избавили экономику от циклических кризисов и т.д. Под воздействием этих успехов у идеологов научно-технического прогресса сформировалось состояние эйфории, породившее заманчивые и многообещающие перспективы.

Но десятилетия бурного развития информационных технологий не прошли бесследно. Достаточно скоро произошло осознание того факта, что информатизация обладает как положительными, так и негативными аспектами, что информационные технологии (ИТ) можно использовать не только во благо, но и во вред людям, что они многократно усиливают многие ранее существовавшие риски, а также создают новые, с которыми человечеству не приходилось сталкиваться, потенциально не менее разрушительные, чем прежние.

Развитие ИТ, нанотехнологий, генной инженерии – все эти и множество других граней научно-технического прогресса облегчают людям жизнь, позволяют глубже понять природу, но в то же время чреваты новыми опасностями и бедами. Это объективная закономерность общественного развития, замкнутый круг, разорвать который ни в обозримом, ни в сколь угодно далеком будущем вряд ли станет возможным (6).

7.4. Иного не дано

В связи с настоятельной необходимостью форсированного формирования постиндустриальной хозяйственной системы перед Россией возник ряд чрезвычайно сложных задач, решение которых требует иного, нового, методологического подхода. Нужно не повторять уже отвергнутые профессиональными сообществами страны идеи правительственной политики, представленные в предыдущих программах, например в качестве новой программы правительства на 2006-2008 гг., а творчески использовать опыт прошлого века, как свой собственный, так и зарубежный, и органично, эффективно «вписать» его в реальные возможности XXI в. Нельзя поступать так, как это делают либеральные реформаторы: вместо того чтобы ориентироваться на XXI в., на уже фактически сложившуюся в США и в странах Западной Европы постиндустриальную хозяйственную систему, идеологи радикального либерализма все свои усилия, энергию, одержимость в меру своего невежества направляют на возрождение общественно-политических систем, ставших достоянием истории. Между тем необходимо вести поиск путей к сплочению и построению российского общества на основе постиндустриальной хозяйственной системы, формировать экономику информационного общества.

По нашему мнению, решающим критерием информационного общества является то, что информационные технологии позволили создать принципиально новую постиндустриальную хозяйственную систему, на основе которой и формируется информационное общество. Феномен этого общества состоит в том, что социально-экономический, научно-технический, культурный, нравственный прогресс человечества на данном этапе определяется его хозяйственной системой, располагающей целым спектром, порой самых неожиданных, возможностей. Прежде всего она диктует принципиально новую инвестиционную парадигму: в качестве инвестиций использовать знания и самые разнообразные формы образования. Можно располагать неограниченными финансовыми средствами, но они будут оставаться «мертвым грузом», бумажным хламом (как, например, стабилизационный фонд России). Эти деньги эффективно «заработают» лишь тогда, когда они будут вложены через науку и образование в человека, т.е. преобразованы в «интеллектуальный и человеческий капитал». Кстати, наука и образование, как известно, органически связаны: они друг без друга не могут не только развиваться, но и существовать. Об этом много раз было сказано. Все согласны. И все же их противопоставление, а точнее разрыв единого процесса «исследование для обучения и обучение для исследования», происходит в нашем Отечестве постоянно и систематически. И делается это высокопоставленными чиновниками вплоть до правительства.

Информационная экономика, повторим в ином контексте, отличается от традиционной принципиально новыми инвестиционными и производственными парадигмами. А именно к инвестициям следует относить и затраты на повышение творческого потенциала человеческой личности, на поддержание ее способности эффективно участвовать в общественном производстве, т.е. инвестиционными по своей природе являются затраты на образование, науку, здравоохранение, на любые формы обучения и даже поддержание социальной стабильности в обществе. Наиболее ярким проявлением производственной парадигмы в информационной экономике является появление корпораций нового типа – креативных корпораций, роль и значение которых в ближайшей перспективе будет только возрастать.

Барьером между индустриальными и постиндустриальными странами, который надлежит России преодолеть, является уровень технологического развития, «инфратехнологии». Именно с «инфратехнологии» следует начать процесс предстоящей модернизации всей хозяйственной системы России. Инфраструктура технологического развития имеет для России первостепенное значение. Только в процессе ее формирования Россия сможет преодолеть барьер на пути в информационное общество.

Россия продолжает оставаться между двумя эпохами: индустриальной и постиндустриальной. Чтобы покинуть индустриальную эпоху и войти в мир высоких технологий, России предстоит преодолеть и ряд институциональных барьеров. В связи с этим вызывает сожаление ликвидация Фонда развития информационного общества (ИО). За годы своего существования он подготовил ряд серьезных документов, в которых строительство ИО рассматривалось в качестве генеральной линии развития России. Вместо Фонда создали «Институт современного развития». Само название несуразно, просто неграмотно. Создатели института забыли о том, что речь идет о развитии современного общества. Небрежность к грамматической форме привела к нелепому содержанию, «к идеологии радикального либерализма в псевдонаучной оболочке» (А. Селиванов), к идеологическим вывертам 1990-х годов.

«Вот уже второй год, – пишет А. Селиванов, – под грифом “Институт современного развития” (ИНСОР) выпускается публичный Доклад, подписываемый коллективом авторов, среди которых есть известные научные работники. Начнем с того, что авторы Доклада 2011 г. ставят читателя и политическое сообщество перед следующей альтернативой – либо существующая криминально-коррупционная клановая система власти в России (кстати, о такой характеристике власти в современной России говорят вслух не только представители научного и оппозиционно-политического сообществ, но и руководители страны, включая В.В. Путина и Д.А. Медведева), либо “очищенный от скверны” радикально-либеральный путь развития, провозглашаемый авторами как единственно разумный выбор».

Более того, продолжает Александр Селиванов, «с научной точки зрения Доклады ИНСОР не представляют собой абсолютно никакого интереса, поскольку они лишь в некоторых своих аспектах выглядят как научные, используя отдельные общеизвестные факты, но при этом не только не порождают никакого нового знания (как основное требование, предъявляемое к науке), но даже не соблюдают принципов научной методологии, таких как фактическая доказательность и достаточность фактов, конкретность рассмотрения, системность и полнота, логическая стройность и др. Материал в целом – прекрасный образчик псевдонаучности, демонстрирующий использование научного антуража для иных целей. Делается все это, естественно, политически осознанно» (7).

На этом мы закончим характеристику так называемой научной деятельности ИНСОРА. Тем более, дальнейший ее анализ выходит за рамки нашего исследования.

В данный момент первоочередной задачей в России является повышение научной грамотности населения. Ученые выяснили, как относится общество к науке в целом в ряде стран. Извлечем из этого ряда только один интересный факт: в США с утверждением о бесполезности научных знаний в повседневной жизни согласны 15% опрошенных, а в России – 36%. Удручающий результат состоит в том, что именно россияне в наименьшей степени (последнее место в рейтинге из 34 стран) склонны считать, что наука способна изменить мир к лучшему (8).

С таким рейтингом Россия никогда не решит чрезвычайно важную для нее проблему ментальности. После распада СССР единый советский менталитет, сформированный в условиях массового террора, рухнул. Теперь каждый этнос (народность, нация), класс, сословие обрели им только присущий менталитет. С такой ментальностью населения в стране трудно управлять государством. Формирование единого менталитета в информационном обществе РФ возможно только на базе высокой научной грамотности населения России.

Необходима разработка проблем, направленных на реализацию постоянно возникающих проблем политического характера, на осуществление международного сотрудничества и создание совместных экономических, социально-политических механизмов ускоренного формирования информационного общества. Для пропаганды идей становления и развития глобального информационного общества необходимо использовать как СМИ, так и все государственные каналы телерадиовещания.

Подходящий момент отметить, что экономика традиционных отраслей хозяйства будет одновременно сосуществовать с информационной. В ходе информатизации общества она не исчезнет, а сохранится. Например, сельскохозяйственный сектор экономики или экономика ЖКХ, как и многие другие, на базе информационных технологий технически и организационно преобразуются, станут более эффективными. Информационную и традиционную экономики не следует противопоставлять. Они будут взаимодействовать и развиваться в рамках становления глобального информационного общества.

Информационно-технологическая деятельность является ключевой в описании общего состояния мировой экономики в ее сегодняшних координатах.

Информационное общество в течение предстоящего полувека по всем признакам трансформируется в социально-экономическую формацию, в рамках которой мировое научное сообщество обретет многоцелевые, междисциплинарные «исследовательско-технологические платформы» с уникальными мегаустановками мирового класса. Сегодня в мире их всего пять-шесть, а потребуются тысячи. Результаты исследований подобного рода научно-исследовательских структур послужат основой создания технологического базиса новой цивилизации.

Из вышеперечисленных признаков и основных тенденций развития, которыми уже сегодня располагает ИО, можно сделать обоснованный вывод: приблизительно в конце XXI в. будет сформировано глобальное информационное общество, а точнее его контуры. Потребуется еще полвека, а может и больше, на преодоление этнических, конфессиональных, политических, социальных и иных противоречий, чтобы ИО трансформировалось в глобальное гражданское общество.     

7.5. Вездесущая административно-бюрократическая аура

Наука сегодня в России находится в опасности. Она (опасность) исходит от всеобщего разрушения научного мышления и, следовательно, научного мировоззрения. Наблюдается активный процесс утверждения в российском обществе административно-бюрократического мировоззрения. Оно стало господствующим. Процесс деградации науки бурно происходил в годы правления (почти целое десятилетие) А. Фурсенко в качестве министра Минобрнауки РФ. Его активно поддерживал Председатель правительства, тогда был В.В. Путин. Их объединял один и тот же менталитет. Их ментальность была и продолжает оставаться настолько глубокой, что их мировоззрение было и остается несовместимым с научным мышлением и с исследовательской деятельностью. Образовался тандем (однородство мышления) настолько прочный, что он сопоставим с металлообразующим изделием. Такой тандем наносит величайший вред науке и образованию.

При ныне действующем Совете по науке и образованию (далее – Совет) научная деградация России неизбежна, потому что утвердившаяся в стране административно-бюрократическая аура (биополе) непреодолима. Через пять-десять лет ученые (научно-техническая элита), ставшие членами Совета, трансформируются в сановников, незаметно предавших науку. Обратимся к судьбе В.Е. Фортова, избранного президента РАН. Тандем (используем этот термин как физическое лицо) назначил его членом Совета. Владимир Евгеньевич, кто Вы? Президент РАН или член Совета?

Россия располагает уникальным преимуществом: Российская академия наук, имеющая наряду с результатами фундаментальных исследований огромный экспертный потенциал, превосходящий аналогичные потенциалы всех вместе взятых исследовательских университетов России. Президент РАН – идеальная кандидатура на должность специального помощника президента РФ по науке и образованию (по совместительству). Такое назначение сбалансировало бы нынешнюю ситуацию в стране в сфере научной деятельности. (См. Анатолий Кулькин. К вопросу становления новой государственной научной структуры с правами самоуправления [электронный вариант].)

         Президент РАН, ставший специальным помощником президента страны, смог бы привлечь к активной работе сотни талантливых ученых Академии, разработать специальные программы по научному развитию страны, реализация которых открыла бы перспективы возрождения науки в России. К сожалению, шанс упущен. Под руководством «тандема» и под прессом административно-бюрократической ауры в России идет процесс распада научной деятельности.  

Примечания

1. По наблюдению, в частности, Э. Тоффлера, в информационном обществе, или, как он его называет, «супериндустриальном» обществе, бюрократия «будет постепенно вытесняться… структурой холдингового типа, координирующей работу множества временных рабочих групп, возникающих и прекращающих свою деятельность в соответствии с темпом перемен в окружающей организацию среде» (Toffler A. The adaptive corporation. – Aldershot: Gower, 1985. – P. 101).

2. Цит. по: Stewart T. Intellectual capital. The new wealth of organizations. – N.Y.; L.: Doubleday / Currency, 1997. – P. 36.

3. Иноземцев В. К истории становления постиндустриальной хозяйственной системы, (1973-2000) // Свободная мысль – XXI. – М., 1999. – № 7. – С. 22.

4. Иноземцев В. Указ. соч. – С. 24

5. Иноземцев В. К истории становления постиндустриальной хозяйственной системы, (1973-2000) // Свободная мысль – XXI. – М., 1999. – № 8. – С. 34.

6. См.: Авдулов А.Н., Кулькин А.М. Контуры информационного общества. – М., 2005. – С.143-155.

7. Селиванов А. Доклады ИНСОР: Идеология радикального либерализма в псевдонаучной оболочке // Власть. – М., 2011. – № 6.

8. Не словом единым / Институт современного развития. – 09.06.2008. – Режим доступа: http://www.insor-russia.ru/ru/press/984