4. Научно-технический феномен советского государства

Отраслевой сектор науки – это феномен, порожденный советским государством. В промышленно развитых странах сектора подобного типа, по сути дела, не было. Его заменяет заводской сектор науки, который выполняет функции и занимает в национальном масштабе такие же ключевые позиции, какие в Советском Союзе занимал отраслевой. Только спустя почти 50 лет, по сравнению с СССР, в США и Японии в рамках национальных исследовательских программ стали появляться исследовательские организации, условно говоря, отраслевого типа. В 80-е годы, например, в США были созданы до сих пор действующие исследовательские консорциумы для разработки новых технологий, обеспечивающих технический прогресс и конкурентоспособность какой-либо отрасли производства или группы взаимосвязанных отраслей.

В становлении научно-технического потенциала Советского государства важнейшую роль сыграл отраслевой сектор науки. Но без академической науки и высшей школы создать научно-технический потенциал, сопоставимый с потенциалом США, было бы невозможно. Поэтому кратко рассмотрим эти три составные части научно-технического потенциала России советского периода, в основном на переломе перехода от плановой («социалистической») экономики к рыночной.

По всем масштабным показателям отраслевой сектор науки в России до начала перестроечных реформ занимал доминирующее положение в национальном научно-техническом потенциале в целом. Здесь было сосредоточено около 75% специалистов, занимавшихся научными исследованиями и разработками, выполнялось 80% объемов всех ИР, в том числе почти 25% объемов фундаментальных исследований, 75% прикладных и около 90% разработок. Самые крупные научно-технические организации, целые комплексы вплоть до наукоградов формировались в отраслях[i]. Характер начатых в России реформ таков, что именно отраслевая наука в большей степени, чем другие звенья научного потенциала страны, этими реформами затрагивается. Она оказывается в самом эпицентре наиболее глубоких трансформаций.

«Вызов» реформ состоит в смене формы собственности, в отказе государства от постоянного содержания отраслевого сектора за счет бюджета, а отсюда – как cнежный ком – ломка прежней системы управления, планирования, финансирования, взаимоотношений с заказчиками-потребителями, изменение функционального спектра и т.д. Возникает необходимость полной реконструкции экономических, организационных, правовых и всех прочих основ деятельности, кроме, пожалуй, творческих аспектов, да и к ним новая обстановка предъявляет целый ряд новых требований. Столь сложные задачи для своего оптимального, т.е. плавного, по возможности без серьезных потерь, решения требуют, во-первых, тщательной и всесторонней подготовки, во-вторых, времени, достаточно длительного переходного периода и, в-третьих, крупных финансовых вложений. Но в силу множества особых российских обстоятельств, политических, экономических и социальных (они хорошо известны), реформы в целом, а соответственно, и реформы в науке, в том числе и в ее отраслевом секторе, пошли таким образом, что ни одно из отмеченных условий не соблюдается.

Отношение правительства к сфере науки в ходе реформ остается многоликим и нестабильным. С одной стороны, оно понимает, что научно-технический потенциал – это одно из двух богатств, которыми страна располагает (второе – природные ресурсы). С другой стороны, наука – богатство мало ликвидное, необходимое скорее для будущего, чем для разрешения сиюминутных острых ситуаций. В нее надо вкладывать деньги, рассчитывая на отдачу в перспективе, это не нефть или алмазы, которые можно немедленно продать и заплатить долги бастующим шахтерам. Во всех странах во все времена при кризисной экономической и социальной ситуации экономят на таких структурах, как наука, культура, образование, ибо им приходится конкурировать за скудные, недостаточные для удовлетворения всех потребностей ресурсы, например, с армией или энергетикой, решением продовольственной проблемы и т.п.

Что же в итоге происходит у нас с отраслевой наукой в годы реформ?

Важнейшей для существования и функционирования любого сектора параметр – финансирование. До реформ отраслевая наука полностью поддерживалась за счет государственного бюджета, в основном – через министерства, частично – от заводов-заказчиков, которым деньги давали те же министерства, частично – через Государственный комитет по науке и технике. По данным ЦИСН, в 1990-1993 гг. основным, почти единственным источником финансовых средств для всех, в том числе и отраслевых, научно-исследовательских организаций оставался госбюджет, хотя большинство министерств было расформировано, и лишь «осколки» их сохранялись в виде разных комитетов и подкомитетов под общей «крышей» Министерства экономики. В этом, кстати, заключается существенное отличие отраслевого сектора от академического и вузовского. В последних прежняя система управления и соответствующий аппарат остались практически без изменений.

Вывод о состоянии дел в подгруппе конверсируемых НИИ и КБ оборонного комплекса представляется однозначным. Программы конверсии из-за сокращения государственных ассигнований фактически развалились. Провал плановой, директивной конверсии оборонных научно-исследовательских организаций одновременно с сокращением профильных работ вызвал к жизни другой ее вид – конверсию, так сказать, стихийную. Приходится браться за любую работу, за любые изделия, лишь бы за них платили. На этом пути очень много издержек самого разного рода, вплоть до криминальных, но есть и здоровая, перспективная «дорожка», связанная с одним из важных общих направлений перестройки научно-технического потенциала страны – его регионализацией. Однако кардинальных решений проблемы все это не дает.

Где же выход? Думается, что есть только один позитивный во всех отношениях вариант – встройка конверсируемого научно-исследовательского потенциала российских оборонных отраслей в мировую систему разделения труда в области высоких технологий и наукоемких производств. Таков магистральный путь всех промышленно развитых стран, и они уже продвинулись по нему настолько, что никаких возвратов и поворотов к автаркии быть не может. Научно-технический прогресс на современном этапе развития мировой цивилизации требует таких усилий, что ни одна, даже самая благополучная и богатая страна не в состоянии самостоятельно продвигаться по всему фронту исследований. «Любая нация, которая по экономическим или политическим причинам выпадает из мировой системы «наука-техника», ослабляет свою техническую базу по сравнению с нациями, действующими в рамках этой системы»[ii]. Для всех, у кого действительно есть, что привнести в интернациональный «котел», место в упомянутой выше системе найдется. Научный задел, оригинальные прекрасные технологии, опыт, квалифицированные кадры – все это у нашего ВПК есть. Может быть, не так много, как нам внушала советская пропаганда, но достаточно, чтобы занять достойное место в общем ряду. Главную роль в решении этих проблем играют политические факторы, политическая стабильность в стране и неизменность курса на всестороннее международное сотрудничество. Весомые шаги по развитию кооперации с зарубежными ведущими фирмами в таких областях, как космические исследования, гражданская авиация, атомная энергетика, уже сделаны. Об этом, в частности, свидетельствует завершение разработки программы совместных работ в рамках соглашения о развитии стратегического сотрудничества между французским концерном EADS (главный акционер «ЭРБАСА») и Российским авиационно-космическим агентством (РАКА). Реализация программы предусматривает российское участие в гражданских программах концерна, охватывающее все этапы создания самолетов: от исследований и поставки материалов до производства. Ценность этого партнерства заключается в том, что это сотрудничество в ближайшей перспективе поможет России самостоятельно выйти на мировой рынок. Надо надеяться на продолжение и расширение такого сотрудничества, ибо объективные предпосылки для этого сегодня есть. Но вряд ли абсолютно все научные организации оборонного комплекса способны найти себя в новых условиях. Какая-то их часть может оказаться не нужной ни нам самим, ни зарубежным партнерам. И их придется просто закрывать. В США, к примеру, в ходе конверсии закрывается целый ряд военных лабораторий, и никто не делает из этого трагедии.

Рассмотрим далее гражданскую часть отраслевого сектора российской науки. Она представляла собой достаточно стройную систему. В каждом министерстве имелся, как минимум, один головной научно-исследовательский институт, часто с филиалами в разных районах страны, а также ряд специализированных КБ, институтов и лабораторий более низких категорий, чем головной. В некоторых министерствах, где подведомственная промышленность четко делилась на подотрасли, головных институтов могло быть несколько, по числу подотраслей. Например, в Министерстве станкоинструментальной промышленности их было восемь. Кроме того, в ряде министерств имелись и головные технологические организации, а также институты технической информации по проблемам соответствующей отрасли хозяйства. Система эта начала создаваться в 30-е годы в ходе индустриализации страны. Строившиеся тогда заводы не располагали крупными исследовательскими и конструкторскими службами, да их и не ориентировали на разработки моделей основной продукции, они должны были только обслуживать текущие нужды производства. Создание же ставящихся на производство моделей – проектирование, изготовление опытных образцов, их испытание, корректировка чертежей – возлагалось на головные институты и КБ. Если возникали новые проблемы и направления, под них создавались новые научно-исследовательские организации, сеть их росла.

Особенно интенсивно процесс роста числа гражданских (да и военных) отраслевых НИИ и КБ шел в первые послевоенные десятилетия – в 50-е и 60-е годы XX в. Он стимулировался тремя обстоятельствами. Во-первых, ростом самих производственных отраслей, появлением новых заводов, новых видов продукции, расширением и модернизацией действующих предприятий – все это происходило под давлением начавшейся «холодной войны». Во-вторых, расширением и усложнением функций руководивших отраслями министерств. Их аппарат, численность которого правительство всегда стремилось ограничивать, решал проблемы своей загрузки простым и удобным для себя способом, создавая в подведомственных организациях подразделения, выполнявшие чисто министерскую работу по сбору данных, учету, подготовке докладов и отчетов, выяснению потребностей в продукции отрасли, составлению различных прогнозов, подготовке приказов и постановлений, организации связей с другими отраслями, с зарубежными странами и т.д. Организуя такого рода подразделения «под себя», министерства и соответствующие отделы, секторы, лаборатории множились в головных институтах и других организациях, как грибы. В-третьих, общеизвестно, что учреждения типа научных центров всегда имеют тенденцию к росту. Тут действуют как объективные, разумные обстоятельства – расширение и углубление тематики, появление новых направлений научного поиска, оснащение лабораторий приборами и стендами, требующими площадей и обслуживающего персонала, – так и известные, неискоренимые законы Паркинсона.

В итоге многие головные институты превратились в крупные, мощные центры с тысячами сотрудников и солидной экспериментальной базой в виде опытных заводов, оснащенных универсальным станочным парком, литейными и прочими вспомогательными цехами.

В то же время в ряде промышленных отраслей происходили процессы, частично как бы размывающие функциональную основу отраслевых НИИ и КБ. Многие крупные заводы наращивали собственные конструкторские и испытательные подразделения, росла квалификация их кадров, так что естественным образом они переходили от простого обслуживания производства к самостоятельному проектированию, стремились сосредоточить весь нововведенческий цикл в своих руках и все меньше нуждались в опеке отраслевых НИИ и в ряде предоставляемых ими прежде услуг. Головные НИИ сохраняли контрольные функции, все новые проекты должны были с ними согласовываться, но это уже совсем иная и зачастую чреватая конфликтами ситуация. Контролер пытался следить за новизной, техническим уровнем, сравнивать с зарубежными образцами, а завод был в первую очередь заинтересован в том, чтобы изделие отвечало производственным возможностям предприятия, его было бы легче освоить и запустить в серию.

В каждой отрасли такого рода процессы шли по-разному, что зависело от характера производимой продукции. Например, предприятия добывающих отраслей – шахты, разрезы и т.п. – никогда не занимались ни проектированием, ни изготовлением необходимого им оборудования.

Мы не хотим сказать, что у данного типа отраслей не было проблем и задач, которые необходимо решать силами всей отрасли, а не в рамках отдельных предприятий. Такие задачи были и всегда будут: стандартизация, типовые методы расчетов различных узлов, уникальное испытательное оборудование и т.д. Более того, сегодня тенденция к развитию отраслевой кооперации в сфере ИР с целью коллективного решения сложных технических проблем (на так называемой «доконкурентной стадии») наблюдается в ряде зарубежных стран, в частности в США и Японии. Происходит это в форме создания отраслевых целевых исследовательских корпораций на время решения той или иной проблемы, в форме организации национальных исследовательских программ и других вариантов внутриотраслевой кооперации с весомым финансовым и техническим (благодаря включению государственных лабораторий) участием государства. Цель такой кооперации – поднять технический уровень всей отрасли на более высокую ступень, укрепить ее позиции на мировом рынке. Наши головные НИИ вполне могли бы выполнять функции, аналогичные отраслевым исследовательским корпорациям. Такие функции они выполняли в прошлом, частично продолжают выполнять и в настоящее время. Проблема – в источниках финансирования.

Переход к рыночной экономике, ее либерализация предполагают упорядочение макропропорций, в том числе и сокращение количественных показателей научно-технического потенциала. Отток кадров из отраслевого сектора является проявлением тенденции к такого рода процессу, который сам по себе не означает ослабления науки РФ. Меньший по числу организаций и работников, но достойно обеспеченный материально, хорошо оснащенный сектор, четко нацеленный на решение актуальных для производства, здравоохранения, сервиса задач, способен сделать гораздо больше и лучше, чем большой, но бедный, рыхлый, засоренный разнообразным «балластом» сектор.

В сложившейся ситуации государственная научно-техническая политика должна быть строго селективной, нацеленной на поддержку и развитие приоритетных направлений и потенциальных «точек роста». В начале реформ политика носила четко выраженный «сохранительный» характер. Психологически понятно желание все сохранить, всем помочь хотя бы понемногу, дать возможность пережить тяжелые времена, а там, глядишь, разбогатеем и все выправится. Но плыть против течения трудно и непродуктивно, принцип «всем сестрам по серьгам» оборачивается против самих «сестер». Правительство в лице Министерства науки и технической политики это понимало. Министр Б.Салтыков четко сформулировал соответствующую позицию (март 1994 г.): «В нынешней социально-экономической ситуации мы вынуждены отказаться от прежних подходов, когда исследования велись широким фронтом по всем направлениям мировой науки. Сегодня из-за недостатка финансов это невозможно. Однако остро стоит задача сохранения в условиях экономического спада лучшей части научно-технического потенциала России и одновременно его адаптирования к требованиям рыночной экономики»[iii]. Понимает ли ситуацию Министерство промышленности, науки и технологий РФ – покажет время.

Принята программа поддержки ряда отраслевых институтов, признных «государственными научными центрами Российской Федерации». На конец 1995 г. насчитывался 61 такой центр. В принципе это верное решение, вопрос лишь в способах отбора организаций, включаемых в число «спасаемых», с одной стороны, и целесообразности поддержки этих организаций в полном составе, без реконструкции – с другой. Здесь не обойтись без ошибок, однако, если государство удержит основной костяк отраслевой науки, база для ее возрождения, по мере того как производство будет оживать, сохранится. Вероятно, сектор возродится не в той форме, в какой он существовал до реформ, а за счет заводской, фирменной науки, которая так сильна в передовых странах зарубежного мира.

В академический сектор науки РФ, по данным официальной статистики науки, входят три академии: Российская академия наук, Российская академия сельскохозяйственных наук и Российская академия медицинских наук. Все они унаследованы Россией от бывшего СССР. Мы ограничим свой анализ некоторыми аспектами процесса институционализации только Российской академии наук (РАН), так как она по значимости, масштабу и роду своей деятельности весьма существенно отличается от других академий. Во-первых, в ее институтах проводились и проводятся главным образом фундаментальные исследования, в этой области у нее не было и до сих пор нет конкурентов. Академия наук в России – это прибежище для ученых, посвятивших себя фундаментальным исследованиям. Такая особенность сформировалась исторически. В этом ее сила и в то же время причина враждебного отношения к ней тоталитарной власти (политического руководства Советского государства). К этому историческому факту мы еще вернемся. Во-вторых, Академия наук вносила существенный вклад в развитие научно-технического потенциала страны, результаты исследований академических институтов были гарантией успешного развития отраслевого сектора науки. Логика нашего анализа диктует нам необходимость совершить небольшой исторический экскурс.

Научная жизнь дореволюционной России (1917) развивалась по двум направлениям. Первое было представлено научными обществами, в число которых входила Академия наук, а второе – высшей школой. После революции 1917 г. организационная структура науки претерпела кардинальную перестройку. По инициативе новой власти происходит процесс интенсивной централизации управления наукой. Переезд Академии наук СССР (так она была названа в 1925 г.) в Москву (1934), введение нового устава (23.11.35) подчинили Академию наук непосредственно правительству. В 30­е годы XX в. в системе Академии создаются Институт философии и Институт экономики, а также вне Академии – гуманитарные вузы университетского типа: Институт истории, Институт философии и литературы (ИФЛИ) в Москве и Ленинграде. В конце 30‑х – начале 40­х годов они слились с Московским и Ленинградским университетами. Новая власть все эти институты рассматривала как опору для пропаганды марксизма-ленинизма и идеологической обработки населения страны, в первую очередь интеллигенции. После Второй мировой войны, с началом «холодной войны», один из инициаторов которой был У.Черчилль (речь в Фултоне в 1946 г.), политическое руководство СССР стало проводить политику активной поддержки фундаментальной науки. В 50–60­е годы в системе Академии наук создаются: сибирское отделение, научные центры (уральский и дальневосточный), Центр биологических исследований в Пущино и Центр химических исследований в Черноголовке (Московская область), ряд новых исследовательских институтов естественно-научного профиля и научно-исследовательский флот. На Академию наук СССР возлагается координация деятельности академий союзных республик.

Несмотря на все это, в отношениях между Академией наук и политическим руководством страны постоянно чувствовалась настороженность, переходящая в напряженность. В чем же заключается причина таких отношений? Она состоит в несовместимости основополагающих принципов тоталитарного режима и норм научного этоса. Дело в том, что, здесь уместно еще раз напомнить, обеспечение свободы научных исследований предполагает автономию науки, создание демократического механизма постановки целей и выбора приоритетных направлений научных исследований – все это тоталитарная система просто органически не приемлет. Об этом свидетельствуют многочисленные исследования феномена науки в тоталитарном государстве (см., например, сдвоенный выпуск журнала «Философские исследования». – М., 1993, № 3–4).

Большинство ученых понятия не имеют об этосе научного сообщества, о его принципах и нормах, но интуитивно ведут себя в соответствии с ними и отстаивают автономию науки и свободу научных исследований. Фундаментальные исследования – это такой вид (род) деятельности, при котором, как мы отметили выше, соблюдение «академических свобод» является необходимым условием не только успешности, но и самой возможности такой деятельности. Поэтому все попытки навязать ученым академического типа цели исследования извне бессмысленны. И когда представители власти вмешиваются в сферу их исследований, они сопротивляются, защищая свой «мир творения», потому что без него утрачивают смысл жизни. Таких людей немного, и общество может позволить себе достойно содержать их – они этого заслуживают.

Вернемся к проблемам академической науки сегодняшнего дня. В РАН сосредоточено более 70% занятых во всем академическом секторе специалистов, выполняющих исследования и разработки, специалистов с высшим образованием, с учеными степенями и около 80% докторов наук. Что касается распределения объемов исследований и разработок между академиями, то Российская академия наук лидирует тут даже более отчетливо, чем по показателям численности сотрудников. На нее приходится 75–78% общего объема ИР сектора и 85–90% объема всех фундаментальных работ. Велика доля РАН и в прикладных исследованиях (60–66%), и в разработках (60–77%)^[iv]. Если по динамике кадров академический сектор демонстрировал картину, весьма разительно отличающуюся от ситуации в отраслевом секторе, то по показателям объемов ИР качественной разницы не наблюдается. В 1990-1991 гг. объемы держались на одном уровне, но с 1992 г. началось падение, достигшее в 1993 г. почти 50%. Сократились все виды работ – фундаментальные исследования (47%), прикладные исследования (37%) и разработки (70%). Соответственно, соотношение видов ИР несколько изменилось в пользу прикладных и в ущерб разработкам (там же, с.128).

В годы реформ обращает на себя внимание неравномерность спада финансирования в разных организациях, большой разброс динамики объемов работ от института к институту. Объяснить это можно несколькими причинами. Прежде всего, по-видимому, сказываются происходящие за рассматриваемый период изменения в составе источников финансирования. Если в 1990–1992 гг. это был фактически только госбюджет, причем главным образом в форме прямых дотаций, то с 1993 г. все более заметную роль начинают играть такие источники, доступ к которым возможен лишь на конкурсной основе. В какой-то мере это относится к участию в государственных научно-технических программах, возглавляемых Министерством науки и технической политики, и полностью – к получению грантов от Российского фонда фундаментальных исследований, других набирающих силу фондов, в том числе региональных, а также к договорным работам по заказам заинтересованных потребителей.

Обстановка переходного периода, когда прежние плановые механизмы разрушены, а новые еще не отлажены, меняются схемы управления и его формы, выдвигает на одно из первых мест субъективные факторы, в первую очередь, деловые качества и возможности руководителей институтов и лабораторий, их авторитет среди управляющих структур, личные связи, степень участия в распределении средств, доступ к президенту, премьер-министру, министру. Короче говоря, среди «равных» есть «более равные», которым удается обеспечивать сравнительно благополучное положение своего института или центра.

Наконец, рассматривая финансовое положение академических институтов и других научных организаций сектора, необходимо отметить два очень существенных в этом плане обстоятельства, возникших в ходе реформ: появление зарубежных источников финансирования и превращение академий и их организаций в собственников государственного имущества, которым они прежде пользовались. В уставе РАН записано: «Основным источником финансирования деятельности Российской академии являются средства государственного бюджета России. Дополнительными источниками могут служить... средства, получаемые от договоров, соглашений, контрактов с заинтересованными заказчиками России и других государств»[v]. Кроме того, в уставе зафиксировано: «Академия наук имеет в собственности здания, сооружения, суда научно-исследовательского флота, оборудование, приборы, транспортные средства, средства связи и другое имущество, а также имущество, обеспечивающее развитие РАН и удовлетворение социальных потребностей работников Академии (жилой фонд, поликлиники, больницы, санатории, дома отдыха, пансионаты, гостиницы и др.)» (там же, с.5, п.7). И хотя устав предусматривает также, что «РАН является некоммерческой организацией», возможности использования безвозмездно полученной собственности, особенно недвижимости, дают широкий простор для самых разнообразных вариантов, в том числе и появления реальной возможности повышения благосостояния сотрудников Академии.

Рассмотренные нами процессы и изменения, происходящие в академической науке, т.е. внутри исследуемого здесь объекта, инициированы извне теми реформами, которые разворачиваются, нередко в самых разрушительных формах, в народном хозяйстве, политике и государственном устройстве страны в целом. Очевидно, что не менее важен и другой план – преобразования, инициируемые внутри самой академии. Здесь мы можем лишь констатировать, что Академия как бюрократическая структура дореформенных времен с присущей ей спецификой оказалась не только сугубо консервативной, но и весьма прочной, мало способной к самореформированию. Это обстоятельство в условиях острого системного кризиса в стране сыграло положительную роль. Академический консерватизм уберег фундаментальную науку от разрушения. Ее освобождение от административно-бюрократических оков, наследия тоталитарной системы, неизбежно в ближайшей перспективе при прочих благоприятных условиях, но оно произойдет в процессе сотрудничества с исследовательскими университетами, доля которых в научно-техническом потенциале страны будет постепенно возрастать.

В настоящее время академическое сообщество находится в смятении, современные российские политики своими реформами обрекают ученых на нищету и тем самым на новую волну эмиграции, за которую страна долгие годы будет расплачиваться огромными духовными и материальными потерями.

Третья составная часть научно-технического потенциала – это высшая школа. Любая сфера человеческой деятельности в современном обществе, как известно, связана с наукой, доступ к которой возможен только через систему образования. Она монополизировала все пути, ведущие на разные уровни социальной структуры общества. Научное сообщество, чтобы сохранить себя в качестве устойчивого социального формирования, должно социально воспроизводиться. Эту функцию и выполняет высшая школа, осуществляя подготовку научных кадров.

При советской власти высшая школа была одним из немногих социальных институтов, в которых интересы общества и государства более или менее сочетались друг с другом. Для советского общества высшая школа была инструментом вертикальной социальной мобильности, институтом нобилитации для групп, занимавших в обществе сравнительно низкое положение, и способом, по крайней мере, сохранить или подтвердить свое общественное положение для групп, которые его уже достигли. Советская высшая школа ни в какой мере не выполняла той роли, которую выполняли университеты на Западе, она не была школой демократии, не сохранила в своей памяти никаких следов академических свобод. Конец послереволюционным «разбродам и шатаниям» был положен известным постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 23 июня 1936 г. «О работе высших учебных заведений и о руководстве высшей школой»[vi], которое фактически стало сталинским уставом высшей школы, продолжающим действовать до сих пор.

Система высшей школы никогда не была единой, она была корпоративной, ведомственной, притом некоторые корпоративные структуры имели разные, практически изолированные друг от друга системы высшего образования: подготовка государственно-партийных кадров в системе партийного образования, военных кадров, дипломатического корпуса, кадров государственной безопасности и МВД и т.д. Шел процесс обособления подготовки специалистов для ВПК, которая концентрировалась в немногочисленных вузах и на их отделениях в закрытых городах. По мере того, как структура народного хозяйства СССР усложнялась, высшая школа становилась все более тесно привязанной к этой структуре. В 1985 г. высшая школа осуществляла обучение студентов более чем по 400 специальностям (в рамках этих специальностей выделялось около 1300 специализаций).

Практика, при которой номенклатура специальностей строится в соответствии с прогнозируемыми потребностями народного хозяйства, возникла в результате реализации доктрины высшего образования, которую последовательно развивал Н.И.Бухарин. Ее практическое воплощение в жизнь стало одним из факторов консервации пропорций в народном хозяйстве и фундаментальным препятствием в распространении инноваций. При стационарности процессов в народном хозяйстве, эволюционном характере его развития такая система отношений между производством и высшей школой давала возможность быстро увеличивать масштабы производства, не меняя принципиально его характера и технологического уровня, упрощала использование специалистов: нет рынка труда с его риском, сложностью выбора, периодической сменой специальностей, необходимостью радикальной их переподготовки. Специалисты, подготовленные в этой системе, как правило, были мало склонны к самостоятельным решениям, риску, их инновационные способности проявлялись там, где возможные убытки от технических ошибок не имели большого значения. «Бухаринская доктрина высшей школы пережила не только автора, но и страну, в которой она возникла». Когда эксперты Минобразования утверждают, что «реальные потребности народного хозяйства России в специалистах удовлетворяются только на 25% по основным и всего на 1% – по новейшим специальностям, они свидетельствуют, что продолжают мыслить в рамках бухаринской модели»[vii]. При структурной перестройке народного хозяйства, когда поток инвестиций ежегодно меняет направление, подобные выкладки теряют всякий смысл. В настоящий момент «абсурдны попытки угадать эти потребности на четыре-пять лет вперед и централизованно планировать подготовку специалистов. Необходимо менять модель подготовки специалистов, а не пытаться решить задачу в рамках заведомо негодной концепции их подготовки. Одно из направлений изменения этой модели – «фундаментализация» высшей школы, так как давно признано, что углубленная подготовка даст возможность выпускникам вузов более уверенно чувствовать себя на рынке труда. Другое направление, актуальность которого становится все более очевидной, – ее «регионализация»: высшее образование должно во все большей степени быть ориентировано на местные нужды» (там же).