1. Слом традиции

Система государственной поддержки научно-технического развития России формировалась методами политического волюнтаризма, ее строительство было обусловлено бурными историческими событиями, последствия которых невозможно было предвидеть. Исходным здесь является представление о науке как об одной из сфер общественной деятельности, обладающей спецификой, но от остального общества не изолированной, а, напротив, теснейшим образом с ним связанной. Специфичным является характер труда и его результаты, все остальное, в том числе и степень автономности науки, детерминировано общественной системой в целом, ее социально-экономическими, политическими, идеологическими, культурными основами и принципами.

Октябрьская революция 1917 г. была направлена на разрушение традиций и устоев российского общества того времени. И эта цель была достигнута в полном объеме. Несмотря на то, что наука дореволюционных времен непосредственно к числу устоев не относилась, она была достаточно тесно с ними связана; ученые (в основном университетская профессура), инженеры как часть интеллигенции рассматривались большевистскими вождями революции в качестве «буржуазных спецов», т.е. прислужников классового врага, подлежавшего полному уничтожению. Задачи искоренить науку как таковую не ставилось, но «буржуазную» науку надо было ломать, переделывать в «пролетарскую», а «спецов» перевоспитывать и ставить на службу революции и революционным массам.

Наука в России начала XX в. была на подъеме, она, как и промышленность, бурно развивалась[i], институционализируясь по западным образцам (особенно сильным было немецкое влияние, распространявшееся, впрочем, не только на Россию, но и, например, на США, перенявшие университетскую модель у Германии), т.е. в соответствии с выработанными наиболее цивилизованными странами тогдашнего мира нормами взаимоотношений как внутри научного сообщества, так и между этим сообществом и государством. По уровню своего развития, в частности по числу ученых, она еще сильно отставала от французской, английской, германской и американской[ii], процесс институционализации был далек от завершения. Сообщество российских ученых не являлось значительной социальной силой, способной оказать заметное влияние на происходившие в стране события или противостоять разрушительному режиму новой власти, а тем более, террору и репрессиям с ее стороны.

Положение науки в послереволюционной России, взаимоотношения ученых и власти – это многогранное и неоднозначное явление, которое, конечно, не сводится к прямому разрушению старой парадигмы. Часть интеллигенции, особенно молодежи, с энтузиазмом воспринимали идею коренного преобразования мира, сбрасывание всяческих «оков», связывая ее со свободой мысли, научного поиска. Лозунги о переходе на сторону рабочих и крестьян, взявшихся переустроить мир на началах справедливости, перекликались с традиционно сильными в среде русской интеллигенции мессианскими настроениями служения народу. В живописи, литературе, театре, архитектуре, во многих областях науки имел место взрыв творческой активности[iii], выдвигалось множество новых нетривиальных теорий и концепций, появлялись новые направления и школы. «В этом потоке было, безусловно, много наносного, несерьезного, а то и просто вздорного. Немало, однако же, было создано и такого, что стало основой новых продуктивных исследовательских областей, как и глубоких идей, весь смысл которых можно было выявить лишь десятилетия спустя»[iv].

Кроме того, новая власть, хотя в ее руководящих структурах и в центре, и на местах было очень мало людей образованных и культурных, все же понимала, что без инженеров не восстановить заводы, железные дороги, мосты, без врачей – медицину, без финансистов – банки и денежную систему и т.д. «Спецов» приходилось терпеть и даже оберегать и подкармливать, хотя бы до тех пор, пока не появятся классово нечуждые кадры, способные вести хозяйство. Да и проводившиеся в обществе преобразования претендовали на научность, диктовались якобы «единственно правильной» научной теорией марксизма с ее диктатурой пролетариата. Отдельных крупных представителей прежнего научного мира, лояльно относившихся к революции, новая власть демонстративно поддерживала и опекала. Контакты между российскими физиками, математиками, химиками и их западноевропейскими коллегами какое-то время сохранялись. Например, Ландау или Капица спокойно работали в лучших европейских лабораториях.

Период полувойны и полуфлирта со «старой» наукой продолжался приблизительно до 1927 г.[v], т.е. того времени, когда и в экономике власть колебалась (нэп), и в политике шла яростная борьба разных группировок «верных последователей» В.И.Ленина. И все же, на наш взгляд, несмотря на некоторую неоднозначность и половинчатость, итоги этого периода были для науки России плачевны. Войны оказалось много больше, чем флирта. Ученый и инженерный мир страны понес огромные потери. Значительная часть его представителей (точные цифры пока не подсчитаны) была либо вытеснена (эмиграция) или попросту выслана за границу, либо истреблена в ходе гражданской войны и операций ЧК, оставшаяся – деморализована, запугана и обречена на странное, зыбкое существование с клеймом потенциального вредителя. Дореволюционная традиция российской науки было сломана и прервана. Освобождалось пространство для науки новой, отвечающей по своим параметрам нуждам и целям формировавшегося тоталитарного государства коммунистического типа – для советской науки.